Каприз Олмэйра

Укрывшись среди деревьев, Дэйн прислонялся к гладкому стволу высокой пальмы; глаза у него блестели, на губах играла уверенная улыбка; он ждал, когда сухая трава слабо зашелестит под легкими шагами Найны.
С той самой минуты, как он впервые увидел эту, по его мнению, совершенную красоту, сердце его почуяло, что девушка будет принадлежать ему. Он чувствовал, что их первобытные души легко понимают друг друга, и не нуждался в ободряющих улыбках миссис Олмэйр для того, чтобы пользоваться каждым случаем для сближения с девушкой.
Хотя Найна и отворачивалась, но всякий раз, как он заговаривал с ней, каждый раз, как он заглядывал ей в глаза, она чувствовала, что судьба навеки связала ее с этим смелоглазым человеком, шептавшим ей на ухо пылкие речи. Этот отважный, свирепый вождь, всегда готовый встретить врага ударом своего сверкающего криса, а возлюбленную — страстными объятиями, олицетворял собой ее мечту. Он был идеальным малайским вождем, каким рисовали ей малайских вождей рассказы ее матери.
Вся замирая от сладкого трепета, она каким-то таинственным наитием угадывала, что оба они родственны друг другу по духу. Когда она внимала его словам, ей казалось, что она только сейчас познала новую жизнь, что существование ее полно только в его присутствии, и она отдавалась чувству мечтательного счастья в то время, как молча и полузакрыв лицо покрыва- /ю м, как подобало малайской девушке, она прислушивалась к речам Дэйна; он же расточал перед ней все сокровища любви и «грасти, со всем безудержным одушевлением человека, не тронутого влиянием культурной самодисциплины.
Они проводили множество блаженных и быстролетных часов в гени манговых деревьев под благосклонным прикрытием кустарников, покуда резкий голос миссис Олмэйр не подавал сигнала к расставанию. Миссис Олмэйр взяла на себя благодарную задачу следить за тем, как бы ее супруг не помешал плавному течению |юмана ее дочери, которому она покровительствовала. Она радовалась и гордилась, видя увлечение Дэйна, потому что считала его великим и могущественным вождем; кроме того, великодушная щедрость Дэйна льстила ее корыстным инстинктам.
Накануне того дня, когда подозрения Бабалачи подтвердились вполне, Дэйн и Найна дольше обыкновенного оставались в своем тенистом приюте. Только тяжелые шаги Олмэйра, раздавшиеся на веранде, да его нетерпеливое требование, чтобы ему дали поесть, заставили миссис Олмэйр окликнуть и предостеречь их. Марула легко перескочил через бамбуковую изгородь и по банановой роще прокрался к вязкому берегу ручейка на задворках усадьбы, в то время как Найна медленно направилась к дому, чтобы прислуживать своему отцу; по вечерам она всегда ему прислуживала.
Олмэйр был чрезвычайно счастлив в тот день. Почти все приготовления были закончены; назавтра он собирался спустить лодки на воду. Ему чудилось, что быстрая добыча уже у него в руках, и он забылся над тарелкой с рисом, держа в руке оловянную ложку и предаваясь фантазиям о том роскошном банкете, который будет дан в его честь в Амстердаме. Откинувшись на спинку качалки, Найна рассеянно слушала бессвязные слова, срывавшиеся с уст ее отца. Золото! Экспедиция! Что за дело ей до всего этого? Но она вся насторожилась, как только отец ее упомянул имя Марулы.
— Дэйн собирался на другой день отправиться вниз по реке на своем бриге, он будет в отсутствии несколько дней, — говорил Олмэйр. — Такая досадная проволочка! Придется отправляться в путь тотчас же после его возвращения, потому что вода в реке все прибывает. Весьма возможно, что произойдет большое наводнение.
Он нетерпеливым жестом оттолкнул от себя тарелку и поднялся с места. Но Найна уже не слушала. Дэйн уезжает! Так вот почему своим повелительным тоном, которому она так охотно подчинялась, он приказал ей съехаться с ним на заре в ручье старика Буланджи!
«Есть ли весло в челноке? — подумала она. — Готов ли челнок?»
Ведь ей придется выехать через несколько часов, часа в четыре утра.
Она встала со стула, думая, что ей необходимо отдохнуть перед ожидавшей ее дальней поездкой. Лампа тускло мерцала; утомленный дневной работой отец уже вытянулся в своем гамаке. Найна погасила лампу и прошла в большую комнату — налево от главного коридора, — которую она разделяла с матерью. Войдя в нее, она заметила, что миссис Олмэйр покинула груду циновок, служившую ей постелью в одном из углов комнаты, и наклонилась над своим большим деревянным сундуком. Половинка скорлупы кокосового ореха, наполненная маслом, где вместо фитиля плавала бумажная тряпочка, стояла на полу и окружала ее ореолом красноватого света, струившегося сквозь черный пахучий дым. Спина миссис Олмэйр была согнута, голова и плечи ее исчезали в глубине сундука. Она шарила руками, и слышался тихий звон, точно от серебряных монет. Сначала она не заметила приближения дочери, и Найна остановилась около нее, молча глядя на множество холщовых мешочков, уложенных на дне сундука. Мать извлекала из них целые пригоршни блестящих гульденов и мексиканских долларов и сыпала их обратно, медленно пропуская через свои крючковатые пальцы. Она, видимо, наслаждалась музыкой звенящего серебра, и глаза ее светились отраженным блеском свежевычеканенных монет. Она бормотала:
— Вот это, это и еще это! Скоро он даст и еще — столько, сколько я запрошу. Он великий раджа, он сын неба! И она будет ранией, — всс это он дал за нее. Кто и когда заплатил что — нибудь за меня? Я раба! Полно, так ли? Нет, я мать великой царицы!
Она вдруг заметила присутствие дочери и прервала свое бормотание, резко захлопнув крышку сундука; потом, не вставая, взглянула на девушку, стоявшую подле с неопределенной мечтательной улыбкой.
— Ты видела? — пронзительно воскликнула она. — Это все мое и дано мне за тебя. Ему придется дать еще, прежде чем он увезет тебя на южные острова, где царствует его отец. Ты стоишь дороже этого, внучка раджей, дороже, дороже!
Тут с веранды послышался сонный голос Олмэйра, который приказывал замолчать. Миссис Олмэйр погасила свет и крадучись отправилась в свой угол. Найна улеглась на груду мягких циновок, закинула руки за голову и сквозь дыру, зиявшую в стене (эта дыра служила окном), принялась глядеть на звезды, сверкающие в темном небе. Она ждала, когда наступит для нее время отправляться к условленному месту свидания. Она с тихим счастьем думала об этой встрече в дремучем лесу, вдали от людских взоров и речей. Душой ее снова овладели те первобытные чувства дикарки, которых гений цивилизации, действовавший на нее через посредство миссис Винк, так и не сумел искоренить. Она испытывала гордость и легкую тревогу при мысли о гой высокой цене, которую ее практичная мать назначила за ее особу; но потом она вспомнила красноречивые слова и взгляды Дэйна и, успокоенная, закрыла глаза с дрожью приятного предчувствия.
Бывают случаи, когда варвар и так называемый цивилизованный человек испытывают совершенно однородные ощущения. Можно предположить, что Дэйн Марула не слишком-то восхищался своей будущей тещей и что, в сущности, он вовсе не одобрял пристрастия этой почтенной матроны к блестящим долларам. Но в то туманное утро, когда Бабалачи отложил все государственные попечения и отправился на осмотр своих вершей в ручье Буланджи, Марула не испытывал никаких опасений и вообще никаких чувств, кроме нетерпения и страсти. Он плыл к восточному берегу острова, омываемому этим ручьем. Спрятав 1 вой челнок в кустах, он быстро побежал по острову, пробираясь сквозь чащу поросли, заслонявшей ему дорогу. Он из предосторожности не доехал до места свидания на лодке, как Найна, оставил свой челнок в главном рукаве реки до своего возвращения с той стороны острова. Густой, теплый туман мгновенно сомкнулся вокруг него, но он успел заметить мимолетное мерцание огонька где-то слева — в доме Буланджи. Потом он уже ничего не мог разглядеть в густевшей дымке и если не сбился с иути, то лишь благодаря какому-то инстинкту, приведшему его именно на то место противоположного берега, куда он намеревался выйти. Течение прибило там большое бревно под прямым углом к берегу, и оно образовало как бы мостик, о который быстрая река разбивалась с громким журчанием. Дэйн взбежал на бревно быстрым и уверенным шагом и в два прыжка очутился на дальнем конце.