Мистер Себастиан и черный маг

Он белый.
Белый! Такой же белый, как вы или я.
Сделаю небольшую паузу, чтобы до вас дошло.
Не все об этом знают, даже у нас, в «Китайском цирке». Думаю, вы понимаете почему. Приходилось ли вам слыхать что-нибудь столь же скандальное за всю свою убогую жизнь? И за пределами цирковых сообществ минувших лет, в чьей смерти мы предвидим смерть этого нашего шоу уродов и всех уродов, которые создают его, я не знаю ни одного примера, когда бы происходило подобное. Подумайте. Зачем человек проделал над собой такое? Белый превратил себя в черного – в наши дни и в наш век? Это как если бы король пожелал стать нищим. Кэри Грант – прокаженным. Мерилин Монро – беззубым, угреватым шофером грузовика. Собака – трехногой, пожертвовав одну лапу науке. Это то же самое, ведь так?
Исключим худшее. То, во что трудно поверить. Но, как в случае со всякими необъяснимыми вещами, объяснение всегда находится, не так ли? Это я и собираюсь предложить вам сегодня вечером. Мы были друзья с ним. Возможно, лучшие друзья. Он бывал откровенен со мной, как ни с кем другим, когда мы сиживали с ним по ночам за бутылочкой красного. Я один могу все вам рассказать. Но рассказать только так, как он мне это рассказывал, его собственными словами, ничего не прибавляя от себя, и таким способом надеюсь представить его как живого – воссоздать, если угодно, – заставить появиться перед нами, каким мы однажды в действительности увидели его, но еще яснее, еще реальней, поскольку теперь он предстанет в свете правды.
А начнем мы с того момента, когда он был десятилетним мальчонкой, росшим без матери под темными тучами Великой депрессии. Когда те, кто прежде процветал, были вынуждены разве что не просить подаяния. Благородные – убирать за лошадьми ради того, чтобы получить пару башмаков. И мистер Уокер, преуспевающий финансист с собственной фирмой, опустился до работы обслугой в большом отеле. Маленькая сестренка Генри, Ханна, была единственным светлым пятном во всей его жизни – в буквальном смысле, потому что ее золотые волосы сияли даже ночью. Чего же не хватало в его жизни?
Почти всего. Почти всего, чего может не хватать. Но больше всего чуда. Возможности.
Магии. Есть что-нибудь на свете, в чем мы нуждаемся больше? Я, например. Дня не проходит, чтобы я не представлял вам того или иного урода. Это я объявляю вам, где состоится шоу, а оно всегда проходит там, за стенами этого видавшего виды циркового шатра, за безвкусными картинами этих ошибок природы. Всегда одно и то же, никакого, в сущности, отличия от работы с-девяти-до-пяти, если не брать Иоланду, которая иногда встречает меня возле выгребной ямы за тем соснячком. Мы с ней разговариваем. По ее собственному признанию, она была с каждым мужчиной в ближайшей округе, кроме меня. Между нами ничего такого не было и никогда не будет. Мечта, а не женщина – смуглая цыганская красота и так далее, – и я не устоял. Странно, однако: оттого что я один не тронул ее, чувствую, мы с ней более близки, чем остальные. Словно мы женаты и ни с кем у нее нет такого. Это ли не магия? Для меня – магия.
Теперь представьте. Лето, 1931 год. Хотя каникулы начались только недавно, школа уже отошла в далекое воспоминание. Он и сестренка получили полную свободу гулять, совать всюду нос, делать что хочется. И в их распоряжении – отель «Фримонт». Представьте картину: грустный десятилетний мальчуган, играя в грандиозные, на множестве этажей, прятки, поворачивает ручку двери в номер, пустой, как он думает, и обнаруживает там человека, сидящего в кресле и смотрящего прямо на него, как будто поджидал его. На человеке черный костюм, галстук-бабочка и самые сияющие черные с белым туфли, какие Генри когда-нибудь видел. Человек улыбался, но кожа его была такой белой – белой как полотно, как снег, – что его зубы по сравнению с ней казались желтыми. Влажные волосы зачесаны назад. Рядом, на полочке торшера, тетрадь для записей и ручка, но страницы тетради совершенно чистые. В руке он небрежно вертел монету.
– Генри, – сказал он. – Какой приятный сюрприз!
– Вы… знаете, как меня зовут?
– Догадался, – ответил человек; улыбка застыла на его лице, будто не знала, куда ей деться. – Имена – забавная вещь. Мое имя, например, меняется каждый день.
– Меняется?
– Да. Вчера меня звали Хорейшо. Сегодня мое имя мистер Себастиан. Какое будет завтра? Как знать?! Возможно, Тобайес.
Генри кивнул, словно все понял. Но он был загипнотизирован. Подпал под чары этого человека в рекордно короткое время. Минуты не прошло.
– А где Ханна? – спросил мистер Себастиан.
Монета змейкой скользила меж его пальцев. Все имена он знал.
– Прячется.
– Ясно, – сказал мистер Себастиан. – И ты подумал, что она может быть здесь, так?
Генри снова кивнул, не сводя глаз с монеты:
– Как вы это делаете?
Улыбка мистера Себастиана как будто стала еще шире, тусклый огонь в глазах загорелся ярче.
– Да ты знаешь… Так же, как вот это.
И тут, в этот самый момент, в день первой же их встречи, мистер Себастиан сделал невероятное: он исчез. Генри мог бы поклясться. Несколько секунд кресло было просто креслом, пустым. Он смотрел на руки мистера Себастиана, и его руки тоже исчезли, и сам он весь. Генри едва успел оглядеть комнату, как он возник вновь, ровно на том же месте, сидящим в кресле, скрестив ноги и улыбаясь.
– Что это было? – спросил Генри.
– Это, – ответил мистер Себастиан, – была магия.
Той ночью, в темноте их крохотной комнатушки, которую полностью занимал их тонкий, как бумага, матрац, ни Ханна, ни Генри не могли уснуть. Их одежда, висевшая на веревке, протянутой через комнату, казалась толпой призраков. Они слышали, как бежит с бульканьем вода в голых металлических трубах, украшавших стены, когда очередной постоялец посещал туалет. Каждый знал, что другой не спит, лежит с широко открытыми глазами: они родились с разницей едва в год, и казалось, кусочек Генри остался в материнской утробе и стал частью Ханны, так явна была между ними связь. Они понимали друг друга с полувзгляда.
– Сегодня у меня кое-что случилось, – сказал Генри.
– И у меня! – прошептала Ханна, едва сдерживая желание завизжать. – И у меня тоже кое-что случилось. – Она придвинулась ближе, к самой воображаемой линии, разделявшей их на матраце. – Расскажи.
– Нет, ты первая.
– Ладно, – сказала она. – Я нашла собаку.
– Что значит, нашла собаку?
– В проходе за отелем, там был песик, и я нашла его.
– Что ты делала в проходе за отелем?
– Читала журналы.
– Журналы?
Она что-то достала из-под матраца и показала Генри. Это была глянцевая страница журнала. «Кьюнардер». [3] На ней был изображен дивный тропический остров, на пляже – красивая женщина рядом со статным мужчиной, смотрящие в бесконечную синеву моря, и над ними высоко в небе – биплан.
– Там много таких картинок, и на них разные места. Когда-нибудь я поеду туда.
– Мы, – сказал Генри.
– Что?
– Ты хотела сказать: «мы». Мы поедем туда когда-нибудь.
Но Ханна тогда ничего не ответила. Она просто смотрела на картинку.
– Я зашла за ту большую стену мусорных баков, просто посмотреть такие же картинки. Постояла, а потом что-то услышала. Оказалось, песик.
– Какой породы?
– Синей, – сказала она. – Вроде. Синий песик.
– Не бывает таких.
– А я нашла.
– Скорей, это он тебя нашел.
– После обеда я принесла ему ветчины.
Генри помолчал, раздумывая.
– Ветчины?
– Да.
– Не так уж много у нас ветчины, – сказал он.
– Я принесла ему свою долю. Не твою. Свою я на ужин не ела, вот и отнесла ему.
– Значит, собака поела сегодня лучше, чем ты.
– Наверно. Но это ничего.
Они помолчали, потом она отвернулась. Она понимала, что чувствует Генри. Для этого не нужно было быть его позднее родившейся половиной.