Внучка берендеева. Второй семестр (СИ)

— Я своими инструментами тоже не разбрасываюсь! И если твой шутник добрался до черпака, то и слезы достал бы…
— Значит, ему не нужно было убивать всех.
— Ему вообще не нужно было никого убивать, — устало повторила Люциана Береславовна. — Дым безобиден. Не веришь мне, спроси у Марьяны. Она точно не упустит случая открыть тебе глаза… она это дело любит, если помнишь.
— Безобиден… безобиден… что там в составе?
— Мыльнянка обыкновенная. Ивовая кора. Сушеная рожаница… мы варили зелье против запоров.
— От запоров теперь точно ни у кого не будет, — хмыкнул Фрол Полуэктович.
— Рожаница и белодонник… а если вместо мыльнянки взять листья басманника…
— Дурманное зелье? — это сказал Фрол Аксютович. — Люци, а дурманное зелье можно в дым…
И вновь тихо-тихо. Слышно, как скрипит что-то, не то стул, не то перо стальное по бумаге, а может и вовсе мне этот скрип мерещится.
— Если изменить вектор наполнения силы… дурманное требует куда большей концентрации… и тогда понадобится кошачья моча…
Еська скривился, небось, прикинул, сколько успел вдохнуть дыма, на кошачьей моче сваренного.
— …и сушеный бычий пузырь… и…
— …ты бы заметила, если бы добавляла сушеный бычий пузырь в зелье от поноса?
— От запора!
— Не важно.
— Не скажи, — хохотнул Архип Полуэктович, — от когда случится у тебя чего, тогда и поймешь, что в иной момент очень даже важно, какое зелье тебе суют, от поноса или от запора.
— Нет.
— Что, Люци?
— Я бы не заметила. Прости, но… я предпочитаю работать с заготовками. Той же рожанице нужно время, чтобы состав выходил. Два часа минимум. Поэтому на одном практикуме мы делаем заготовку, а на другом, на основе заготовки…
— Я понял, — оборвал ее Фрол Аксютович. — Где хранятся заготовки?
— Первых курсов — в подсобном помещении. Там нет ничего… особенного. Элементарные зелья.
— От поноса.
— Дался тебе этот запор!
— Не суть. Когда вы варили основу?
На той седмице. Помню, как мусолила я рожаницу, которая отчегой-то была недосушенною, а потому не резалася, но тянулася за ножом. А по рецепту надлежало ея не просто разрезать — истолочь в порошок. Люциана ж Береславовна, глядя на мои мучения, бросила:
— Это вам не борщ варить, Зослава…
Ага, можно подумать на своем веку она много борщей переварила. Небось, на кухню если и спускалася, то по великое надобности. Иначе б ведала, что борщ — это не просто так, это, почитай, искусство, навроде Евстигнеевых раков. Там тоже надобно рецепту блюсти строго. А то или свекла бледною станет, иль картопля покраснеет, иль еще какая напасть случится.
В Барсуках у каждой девки свой секрет имелся.
Одна духмяную траву кидает, другая кость говяжью по-особому варит, третья и вовсе чего-то творит, а чего — об том никто не ведает, да только борщи у ей выходят нажористыми да сладкими.
Былая обида всколыхнула душу.
Стало быть, меня она за невнимательность пеняет, а сама не разглядела, что один состав другим подменили. И как не приметила?
— Как ты не заметила? — мысль моя была услышана Архипом Полуэктовичем.
— Да… не знаю сама… — я представила, как Люциана Береславовна кривится, признавая за собою ошибку. — Не приглядывалась я!
Кто-то вздохнул, и не понять, то ли в царевичевой комнатушке, то ли там. А где «там» — мне не ведомо.
— Хотя… — тень сомнения в голосе была слышна не только мне. — Не знаю… ваша подозрительность заразна! Да если кто…
— Люци…
— Котел стоял чуть иначе, — призналась она. — Я всегда ставлю его так, чтобы ручка лежала влево и…
— И я помню твою занудность.
— Это не занудность! Это привычка. Не важно. Я вошла и увидела, что его сдвинули. Ручка не перпендикулярна стене. Понимаешь? И я…
— Что-то заподозрила?
— Нет… не знаю…
— Вспоминай.
Елисей нахмурился и вытянул над пергаментом руки. Пальцы растопырил. Да так и замер. Лицо его побледнело, на лбу пот высыпал и густенько. А из носу и вовсе кровяная ниточка вынырнула.
Тяжко ему дается волшба.
Ерема, который руки на плечах братовых держал, стиснул шею его, кивнул и Еська тотчас скатился с кровати. Шел он на цыпочках, боясь, верно, наступить на скрипучую доску аль еще как нарушить волшбу.
— Со мной и прежде шутили… неудачно, — Люциана Береславовна говорила, а я не узнавала голосу ее. Куда только подевались, что холод извечный, что презрение. Жаловалась она.
Чтоб она да жаловалась?
— Помнишь, в прошлом году зырьян-порошком днище натерли? И оно, нагревшись, отвалилось… я тогда ноги мало что не обварила. Им же это весело… а в позатом — зуденниковой травкой страницы пересыпали. Месяц потом руки лечила.
— Луци…
— Да уж помнишь… конечно, помнишь. Отчислять ты их отказался, — теперь обида была явною. А я… я вот подумала, что за иные шутки шутников и пороть не грех. — Как же… талантливые… силы не рассчитали… ты всегда их защищаешь. Я проверила котел… и зелье…
— Или собиралась проверить, — тихо произнес Архип Полуэктович.
— Что?
— Если бы ты и вправду его проверила, неужели не обнаружила бы подмены? Сомневаюсь. Подумай хорошенько…
— Думаю.
— Вспомни…
— Да я вспоминаю! Не дави!
— Если тебе помочь…
— Что, снять воспоминания? Нет, Фролушка, на это я не пойду… и если ты намекаешь…
— Охолонь, — велел Архип Полуэктович. — И ты, Фрол, погоди. Давай-ка иначе… вспоминай. Вот ты заглянула в лабораторию. Когда?
— Перед практикумом… я всегда… ну ты знаешь. Все знают, что у меня свои привычки… и да, я зашла за минут десять до начала. Убедиться, что все на своих местах… проверить…
— И увидела, что котел двигали?
— Да.
— И что ты сделала? Давай, Люци, ты же знаешь, как это важно…
— Сделала… да ничего… я подошла… да, подошла ближе.
— Что увидела?
— Его двигали. Определенно. Не только ручка, но и бок другой. У меня на одном вмятина небольшая. А другой подпален и не отчищается… другой бок. Но дно чистое. Я проверила… ручка тоже цела… помнишь, как-то ее подпилили, и когда…
— Помню, — ласково произнес Фрол Аксютович. — Ты на себя вывернула кипящий деготь… прости, Люци…
— Мне показалось, что оттенок не тот. Не тот оттенок, — она сказала это так жалобно, что у меня сердце обмерло. — Должен быть с легкой прозеленью, но без мути… а тут…
— Молодец. И ты…
— Я хотела проверить, точно хотела… но…
— Тебя отвлекли?
— Д-да, — это прозвучало нерешительно, будто бы Луциана Береславовна до конца так и не уверена, и вправду ли ее отвлекли.
— Кто?
— Марьяна… да, Марьяна вошла… ей срочно понадобилась кора крушины, и еще ягоды. И она стала спрашивать по Любаньку, а я…
— А ты заговорила. И заговорилась.
— Да…
— И про зелье забыла напрочь.
— Д-да… сигнал подали. А я на практикумы не опаздывала. Никогда никуда не опаздывала. Но ведь оттенок был другим! Как я могла об этом забыть? Как?!
Еська присел рядом с братом и взял его за руку. С другой стороны опустился Егор. А Евстигней потеснил Ерему. Он стиснул ладонями Емельяновы виски, наклонился к самому уху и заговорил. То бишь, губы шевелились, но ни слова с них не слетало.
— Просто заговорилась… — голос Архипа Полуэктовича прозвучал над самым ухом.
— Или…
— Погоди судить. Может, оно и вправду случайно все вышло. Марьяна…
— Стерва.
— Не без этого.
— Она никогда прежде ко мне не приходила! Если нужно чего, то девок своих отправляла, а тут сама… и про Любаньку… мне следовало бы сообразить, что это не случайно… какое ей до Любаньки дело, но она… сказала, что у нее есть одна мысль… и надо бы попробовать… и может, Любаньке легче станет… и… я…
— И ты не смогла отказаться от шанса.
— Да.
— Люци…
— Да идите вы оба! С вашим сочувствием, с вашими советами… не нуждаюсь… и в идеях ваших… знаешь, за что я их… всех, кто простого звания… за то, что притворяются… магиками притворяются, целителями… и им верят! Всем верят! Как же, царева грамота… а за этой грамотой — пшик! Пустота! Если б Светозара тогда… если бы был целитель, который и вправду исцелять мог, а не та недоучка… и она осталась бы жива, и Любанька… а ты говоришь, благо… засунь себе это благо, Фролушка, знаешь куда…