Горячая река

Скрипит гусиное перо по шершавой толстой бумаге. Храпит Плишкин на теплых полатях. Шуршат тараканы, и заунывный ветер тонко посвистывает за стенами избы. В щель под порогом тянет неприятным холодом и запахом прелой рыбы.
За стеной прогорланил петух. А Степан Петрович все писал, склонившись над столом.
  
III
 
К Горячим ключам Крашенинников тронулся 17 января 1738 года. Провожал его весь Большерецк. Ительмены и казаки помогали укладывать и увязывать поклажу на санки. Тырылка осматривал снаряжение, прикрикивал на собак, суетился, говорил Крашенинникову:
— Гляди, бачка. Ай, хороши собаки! Ай, жирные собаки! Летом бегали в тундру, мышей копали, мышей жрали много. К рекам бегали, рыбу лапами ловили, как медведи. Ух, сильные собаки! Довезут до Горячей реки. Это я, твой верный харо [1], говорю верно, бачка.
За последние недели Крашенинников успел выучиться немного говорить по-ительменски и теперь спросил Тырылку:
— Хороши ли шежхед? [2]
Тырылка радостно засуетился:
— Э, э... Наш шежхед на костяных полозьях. Из моржовых ребер полозья. Нарты побегут скоро, скоро! Сам злой Пиллячуч не догонит...
Один из ительменов, сопровождавших Крашенинникова, должен был идти по целинному снегу впереди собак и прокладывать дорогу.
Румянолицый бородатый человек бросил ему какое-то замечание.
— Что он сказал? — спросил Крашенинников Тырылку.
— Уминать снег крепче, Галач сказал. Садись, бачка...
Кто считал версты и расстояния в этом далеком краю, в заснеженных просторах, освещенных низким багровым солнцем?
  
IV
 
Нестерпимо блестят искристые льды. На лицо Крашенинникова опущена частая черная сетка из конского волоса. Она предохраняет глаза от нестерпимого блеска снега. Видит Крашенинников сквозь сетку, как движется впереди саней ительмен. На ногах у него широкие «дайки», похожие на решета из гнутого дерева, обтянутые оленьими шкурами. Быстро скользят по твердому снегу легкие санки. Тянут их четыре собаки в упряжке. Рядом на лыжах бежит Тырылка, переговариваясь с худым длинноногим ительменом, который правит передней упряжкой. Это Кашак, собачий кучер, каюр. Он машет кривой палкой — ошталом, свистит, кричит на собак:
— Дуклык... дуклык... (Вперед!..) Уга!.. (Влево!..) Хна!.. (Направо!..) — И собаки точно выполняют команду.
Езда убаюкивает. Дремлет Крашенинников. Откуда-то выплывает величавая родная Москва... Бежит по холоду ученик Славяно-греко-латинской академии, что за иконой Спаса, на Никольской, спешит тот ученик, Степа Крашенинников, на Красную площадь разменять алтын жалованья, купить на полденежки кружку горячего сбитня. Шумит, горланит застроенная лавками площадь. Озорник ножку подставил Степану. Со всего размаху падает мальчик лицом в московский снежный сугроб.
Лицом в камчатский снег упал Крашенинников. Слетела волосяная сетка. Набился жухлый снег в нос, в рот, за ворот кухлянки.
— Шалк! шалк! — неистово вопят каюр и подводчик. — Назад! назад!
Тырылка поднял Крашенинникова:
— Руки-ноги не ломал, бачка? Лыжи надевай... Собак лови... Амэй!.. (Ну-ка!..)
Подводчик сидел на снегу, протяжно выл стонущим тонким голосом, показывал себе на ноги.
Ительмены поймали собак, подманив строптивых кусками сушеной рыбы, стали разматывать спутавшиеся ремни упряжек. Сообразил Крашенинников, что собаки раскатили сани на косогоре, сшибли подводчика.
Сидел Тырылка на корточках, мотал головой:
— Худа-беда, бачка. Кашак ногу попортил.
— Э, э... (Да, да...) — жалобно стонал подводчик.
Крашенинников смотрел на дальний густой кедровник, на спускающуюся вниз равнину...
— За лесом река Авач? — спросил он Тырылку.
— Э, крошчу... [3] Там Паратун — острожец. Ночевать в лесу надо. Завтра в острожце будем.
Думал Крашенинников: 
«Что делать с Кашаком? Не бросать же его, замерзнет...»
Собаки неистово залаяли.
— Гет! — крикнул на них Тырылка, и собаки, поджав хвосты, умолкли. Люди прислушались. Морозная поземка ясно донесла до них характерный шорох.
«Жич-жвых... Жич-жвых...» — пели лыжи.
Молодой охотник с притороченными к поясу двумя зайцами быстро спустился с косогора. Уткнул копье в снег, застопорил, остановился. Крашенинников встретился взором своим с изумрудными глазами охотника и подумал:
«Какой красивый! Только лицо его почему-то поцарапано. А наконечник копья не железный, а из острого камня».
Крашенинников все более убеждался, что ительменам железо неведомо. Он не видел здесь ни одного железного изделия.
— Кто этот человек, Тырылка? 
Толмач улыбнулся:
— Это Апчи. Ты его видел. Это он хотел Кениль распутать.
-— AI Жених. Скажи ему, Тырылка, чтоб помог нам. А я за это помогу ему.
Охотник внимательно выслушал Тырылку. По молодому лицу пробежала тень, и он заговорил.
— Апчи поможет старому Кашаку, — переводил толмач. — Апчи не хочет помощи от огненного человека. Знает он, что у тебя есть трубка, из которой ты выбрасываешь огонь и смерть. Апчи привык преследовать лису и росомаху. Он умеет ставить силки и капканы. Он сильный и будет владеть добычей, которую хочет.
— Скажи ему, пусть Апчи делает так, как самый сильный охотник, — рассмеялся Крашенинников и увидел, что в ответ улыбнулись изумрудные блестящие глаза.
Ночью, когда с неба смотрела ущербная горбатая луна, а люди жались ближе к огню, Кашак уже не стонал. Апчи укутал его ноги волчьей шкурой, пробормотал несколько слов.
— Кашак завтра будет ходить на «лапках», говорит Апчи, — перевел Тырылка.
— Ну, вот и ладно, — обрадовался Крашенинников. Он устал, ему хотелось спать. Лениво жевал он камчатский хлеб охотников — сухую икру, набитую в рыбьи пузыри. Разогрев снег в плошке, путешественники пили теплую, кисловатую воду, пахнущую хвоей и грибами.
Собаки привычно улеглись около Крашенинникова, мирно поворчали, свернулись, уткнув красноносые морды в мохнатые сивые лапы. От собак и от костра тянуло приятным теплом...
Апчи задумчиво смотрел на синеватые огоньки костра и тихо пел.
Ительмены слушали, недвижные, как изваяния.
— Что он поет?
— Запомнить хочешь, бачка? Слушай, вот что он поет:
 
 
Потерял я мою девушку.
 
                  С нею душу потерял. 
 
Печальный пойду я в лес. 
 
Буду там сдирать с дерева
 
                               кору и есть. 
 
Встану рано утром,
 
                         пойду к морю. 
 
Поднимусь на высокую
 
                           черную скалу. 
 
Стану смотреть во все стороны. 
 
Нет ли где моей девушки? 
 
Только бы ее найти,
 
    Душа тогда вернется сама...
 
 
— Скажи, Тырылка, охотнику, что песня его хорошая. Я сейчас запишу ее, и в Москве узнают эту песню...
Крашенинников достал из походного рундучка бумагу и толстый свинцовый карандаш. Пальцы немели от холода, но молодому ученому хотелось записать наивную песню, звучавшую в густом кедровом лесу под зыбким лунным светом...
  
V
 
Горячих ключей Крашенинников достиг в конце месяца. Теперь он не расставался с Апчи и Тырылкой. Они стали его преданными друзьями.
— Гляди, студенталь!..