Две сорванные башни
– Да просто он родился на улице Ленина, и его зарубает время от времени. В клинику его надо, Сеня.
Сеня совершенно потерял нить рассуждений своего приятеля:
– Зачем?
Федор смотрел на Шмыгу глазами, переполненными состраданием, так, словно нашел родственную душу. Увлекшись наблюдением, он сперва не расслышал вопроса, впрочем, спохватившись, все же ответил:
– Галоперидолом подколоть.
И тут Сеня, не слишком хорошо разбиравшийся в фармакологии, решил поддержать идею своего босса, но только так, как понял ее сам:
– Усыпить его надо, однозначно.
Взвившегося от таких слов Федора было не узнать: он подлетел к своему приятелю и принялся трясти его за грудки, брызжа слюной:
– Тебя, толстомордый, не спросили. Понял? Сеня молча разжал руки, вцепившиеся ему в куртку, обошел застывшего в приступе ярости друга и, ни слова не говоря, побрел по воде.
Спохватившийся Федор опустил глаза и тихо пробормотал в спину уходящему:
– Прости, Сеня… вот такое я дерьмо.
Тот уже отошел на достаточно безопасное расстояние, а потому нашел в себе смелости развернуться и выпалить:
– Да я знаю. Я давно… еще в школе хотел тебе харю разбить. Только повода хорошего не было. А я знаю, почему ты такой. Это потому, что тебя в пионэры не приняли. Всех приняли…
Не дав Сене закончить мысль, Федор снова зашелся в истерике:
– Да на фиг мне твои пионэры сплющились, – он по-заподлянски шибанул по воде ногой, окатив опального приятеля с ног до головы, и, пока тот приходил в себя, подскочил к мокрому карапузу и принялся вопить в лицо:
– Я – начальник! Захочу – сразу в партию вступлю, ПОНЯЛ?
Не найдя больше нужных слов, он отпихнул своего оппонента и почапал по воде вслед за Шмыгой.
Сеня отер лицо и негромко высказался вслед уходящему:
– Вечно ты во что-то вступаешь… То в дерьмо, то в партию.
Федор не удостоил своего приятеля ответом и больше с ним не разговаривал до самого вечера.
Даже укладываясь на ночлег, он демонстративно не пожелал другу спокойной ночи – впрочем, это не помешало Сене заснуть. Федор же поворочался с полчасика и тоже захрапел, сжимая в руке кольцо, свисавшее на длинной цепочке из-под его рубахи.
Вот кому сегодня было совершенно не до сна – так это Шмыге. Несмотря на недоверчивые взгляды Сени, он отпросился-таки у Федора «помыть ноги перед сном» и надолго задержался в прибрежных камышах.
Периодически до дремлющих карапузов доносились обрывки непонятных фраз, но в силу врожденной беспечности никто из них даже ухом своим волосатым не повел. А между тем присмотреться к своему проводнику, который вечно впадал в депрессию, стоило только лунному свету пролиться на его плешь, явно стоило.
Этой ночью Шмыга… ругался со своим отражением, матерясь и отчаянно брызгая водой себе на рожу и прибрежные камни. Отражение вполне живенько огрызалось и вообще, судя по всему, доминировало в беседе с мягкотелым упырем:
– Абыр-абыр-абырвалг. Абыр-абыр-абыр-орбакайте. Еще парочку. Еще парочку. В очередь, сукины дети. Здравствуйте, мама, это я.
Шмыга покачал головой, склонившись к воде:
– Нееет, мама – это я.
Отражение чуть не отхватило ему кончик носа:
– Вы, москали поганые, все наше сало зъилы. А что не зъилы – то понадкусили.
Голый, он же Шмыга, полоснул рукой по воде:
– А вы у нас Крым оттяпали! Что-то слегка куснуло его за руку:
– А вы нас хохлами обзываете.
Бедолага захлопал веками, пытаясь найти какие-нибудь аргументы:
– А вы нас – кацапами.
Отражение в ответ только противно захихикало:
– А как вы пиво называете?
– Как? – удивился неожиданному вопросу Голый.
– Пи-и-иво, – осклабилась галлюцинация.
– А че не так? В чем проблема-то? Это ж пиво, – продолжил «дывицця» проводник-шизофреник.
Собеседник Голого аж позеленел от злости:
– Поубывав бы гадов! А знаешь… знаешь, кто лучше всех в футбол играет? После Бразилии, конечно.
Голый широко улыбнулся – на этот вопрос ему не требовалась даже подсказка зала:
– «Зенит Изенгард»!
Галлюцинация аж поперхнулась от негодования:
– Шо, шо ты казав?
Голый, он же Шмыга, сплюнул на отражение:
– Я сказал, что наш «Зенит»… ваше «Динамо» всегда делал!
Свирепеющий на глазах водяной заорал:
– Шо?
Голый на всякий случай предложил дополнительный вариант:
– Ну, может, «Спартак Гондурас»? Если бы вы нам еще казачков не заслали – Онопку с Ковтуном, мы бы давно чемпионами мира стали.
Кажется, Голый брал верх в споре – во всяком случае, тот, что в воде, бился в приступе великодержавной истерии:
– Убью.
А Голый тем временем уже просто издевался:
– Неужели «Спортивный клуб армии»?
– Покалечу! – истерила галлюцинация.
– Ну, тогда «Локомотив», наверно. А? – Хмырь вгляделся в воду, но луна зашла за тучу, и потому ничего он рассмотреть толком не сумел. – Смотри-ка, обиделся и ушел. Выходит, «Зенит» круче!
Воодушевленный своей победой над представителем вражеской «фирмы», он вприпрыжку поскакал в лес, надеясь поживиться чем-нибудь съестным.
* * *Когда он вернулся к месту их стоянки, уже рассвело, и Сеня, стараясь не смотреть в сторону Федора, хмуро оглядывал местность в поисках не внушавшего ему никакого доверия проводника. Его «неверный» приятель, не дождавшись завтрака в постель, снова задремал, прислонившись спиной к нехилому валуну.
Шмыга, естественно, появился со стороны, совсем противоположной предположениям следопыта-недоучки, и первым делом ринулся к спящему Федору, швырнув тому на колени две окровавленные тушки:
– Зацени! Я тут пару кроликов на обед задушил! Федор вздрогнул от неожиданности, открыл глаза и перевел взгляд со Шмыги, прыгающего от нетерпения на одной ноге, на мертвых грызунов, Карапуза тут же выворотило наизнанку неведомо чем – поскольку не ели они уже пару суток.
Шмыга же едва успел спасти добычу от учиненного Федором похабства и принялся скакать по поляне, размахивая трупиками зверушек и вопя напропалую:
– Кролик – это не только мясо, но еще и ценный мех! Я себе из них трусы меховые пошью! И шарфик!!! Оле-оле, «Зенит Изенгард»…
От избытка чувств он принялся освежевывать кроликов голыми руками, подключая к делу свои зубы.
Оценив самочувствие Федора, Сеня решил, что тот сопротивляться не будет, и накинулся на Шмыгу, вполне резонно расценив, что «эта падла», пожалуй, может и не поделиться хавчиком. Впрочем, как всегда происходит в таких случаях, он прикрылся благими целями защиты интересов нацменьшинств:
– Что же ты, гад, творишь? Кролики – это не только ценный мех! Это еще нам, карапузам, дальние родственники!
Отобрав у бедолаги честно добытую пищу, он, кроме того, отвесил тому приличную затрещину и скомандовал:
– Шагом марш в лес, набери грибов, да не бери больше тех, что вчера припер, – Федора Михалыча вон все утро чистит не по-детски…
Голый, он же Шмыга, повалился на землю и принялся кататься по траве в истерике:
– Толстый! Скока можно грибы жрать? Меня от них плющит! Куда ты кроликов денешь?
Незаметно пряча тушки в свой бездонный сидор, Сеня, не моргнув глазом, соврал:
– Кроликов я похороню. А мы теперь будем вегетарианцами.
Шмыга уже бился головой о ближайший камень, словно намереваясь проверить его на прочность, а Сеня, пользуясь тем, что Федор не мог пока что защитить доходягу, продолжил свои нравоучения – голодных ведь нужно кормить хотя бы сказками:
– Запомни, Голый: мясной бульон – это трупная вытяжка!
Голый умоляюще смотрел на Федора, но того от Сениных баек чистило все круче и круче, поэтому бедолаге пришлось справляться самому. Набравшись мужества, он кинулся к Сене, явно намереваясь перегрызть тому глотку:
– А тефтели? Тефтели что?
Сеня вдарил настырному хмырю промеж глаз поварешкой и спокойно продолжил:
– А тефтели – это шарики из покойников, – он откашлялся и продекламировал: – Как приятно у трупа смердящего перегрызть сухожилия ног. И вонючего мяса скользящего отрезать полфунта кусок.