Нож Равальяка

— Как, вы говорите, звали этого человека? Лоренца задумалась и неуверенно произнесла:
— ...Найяк?.. Драйяк?.. Забыла, — смущенно прибавила она. — Ах, как это глупо!
— Не беспокойтесь, вы вспомните. А пока опишите мне его.
Описать внешность незнакомца было гораздо легче. Стоило прикрыть глаза, и тот странный человек вставал перед ее взором, как живой: здоровенный рыжий детина с клочковатой бородой в вылинявшем зеленом камзоле из грубой шерстяной материи, глаза которого горели странным беспокойным огнем.
— Он сказал, что его послал господин д'Эпернон?
— Да. И если я поняла правильно, то уже не впервые.
— Поскольку человек этот прибыл из Ангулема, а д'Эпернон там наместник, тут нет ничего удивительного. Удивительно другое: прекрасные отношения д'Эпернона и мадам де Верней. Когда вы жили у нее, вы видели там хоть раз д'Эпернона? Вы с ним знакомы?
— Нет...
— Тем лучше! Посмотрите вон туда — рядом с венецианцем стоит маленький сухонький человечек с высокомерным выражением лица, прямым носом, острой бородкой и скорбно поджатыми губами. Когда-то он был красив и сумел завоевать сердце короля Генриха III. Теперь ему за пятьдесят, он полысел, от былой красоты и следа не осталось, но он продолжает вести себя, как красавчик. Короля он ненавидит, но прилагает усилия, чтобы убедить всех, будто любит Его Величество. Он несметно богат, отягчен должностями, увешан наградами, словом, страдает всеми слабостями выскочки, но из-за своего высокомерия чаще всего выглядит смешным.
— Ну и портрет, — улыбнулась Лоренца. — Похоже, он вам не слишком нравится.
—«Не нравится» — чересчур мягко сказано. Он мне кажется омерзительным, и я убежден, что у нашего короля нет врага опаснее, чем этот жестокий и мстительный змееныш.
— Нет, я никогда не видела его у мадам де Верней. Зато во время моего заточения в ее доме я не раз встречала мадемуазель дю Тийе и очень удивлялась, зная, каковы отношения между королевой и той, что еще недавно была фавориткой.
— Она и вела все переговоры! Вот уже много лет она любовница д'Эпернона. А как зовут наперсницу мадам де Верней, вы знаете?
— Жаклин д'Эскоман. Она всеми силами старалась отправить обратно этого Равальяка... да, да, я вспомнила: Равальяк! Отправить его туда, откуда он приехал...
— Я попрошу сестру разузнать, что сталось с этой особой. Теперь о вас, дитя мое: вы стали частичкой этого мирка, опасного, как зыбучие пески в тумане. И я прошу вас быть крайне осмотрительной.
Лоренца нежно поцеловала свекра в щеку.
— Не беспокойтесь, я буду осторожна.
Лоренце не понадобилось много времени, чтобы понять, до чего скучны обязанности придворной дамы. Само собой разумеется, никаких дел не было, нужно было только наблюдать и сопутствовать течению дня Ее Величества королевы, отвечать, если к тебе обращались, и то и дело приседать и кланяться, да еще оказывать мелкие услуги, например, подавать платок или воду. Никакой собственной инициативы. Роль без слов с затверженными жестами. Гобеленам в королевских покоях было и то веселее, их то и дело теребили сквозняки, а Лоренцу окутывала только скука, скука и скука.
Приходить в покои королевы нужно было к восьми часам утра, в этот час раздвигался полог кровати, на которой почивала королевская чета, и королеве в качестве первого завтрака подавался бульон. Таково было правило. Но... В дни заседаний Совета Генрих поднимался в семь часов. А в другие дни супруга Генриха, которая обычно ложилась поздно и вообще-то любила поспать подольше, в восемь просто не просыпалась. Генриха сонливость супруги забавляла и сердила. Если дел предполагалось много, Генрих без стеснения сталкивал госпожу королеву с кровати, а сам при этом громко хохотал, но королева до вечера пребывала в дурном расположении духа.
Король уходил, и наступало время камеристок, Катерины Форцони и Катерины Сальваджи. Им не нужно было входить в опочивальню, они ее и не покидали, потому что спали в одной комнате вместе с королем и королевой, что бесило короля, потому что он ненавидел их обеих. Горничные подавали королеве ее дневную рубашку — шелковую или тонкую полотняную с золотой вышивкой, желтые или голубые шелковые чулки. Потом первую из многочисленных юбок. На выбор остальных королева никогда не жалела времени. Облачившись в домашний наряд, королева принимала казначея и интенданта, ожидавших ее распоряжений. Затем наступало время туалета: королева умывалась в хрустальном тазу, потом ей вытирали лицо и руки и мазали их кремом, помогающим сохранить белизну кожи, после чего на сцену выступала сеньора Кончини. Ей принадлежала привилегия причесывать королеву, выбирать платье, которое наденет Ее Величество, — а у королевы было великое множество платьев, — подбирать драгоценности (их тоже было у королевы немало, и коллекция ее непрестанно пополнялась), надушить королеву духами. Мадам Кончини смачивала духами волосы Ее Величества, ее шею и внутреннюю часть королевских перчаток. После чего оставалось только укрепить высокий воротник, чаще всего из венецианских кружев, и надеть на королеву туфельки.
Лоренца была единственной, с кем королева никогда не заговаривала, но сама Лоренца иногда вела беседы с другими придворными дамами, в том числе и с королевской любимицей Леонорой Кончини, которую все называли Галигаи по ее прежней фамилии. Еще Лоренца развлекалась, разглядывая фрейлин: все они были одеты в серебристые или золотистые платья одного фасона, на макушке у них были одинаковые банты, и скучали они тоже одинаково.
Затем, следуя установленному распорядку, королева отправлялась к себе в кабинет и давала утренние аудиенции. После чего все отправлялись слушать мессу в собор Сен-Жермен-Л'Осеруа, после чего королевская чета обедала в окружении придворных под звуки музыки. Потом... Если только король с королевой не были в ссоре. А такое случалось все чаще и чаще.
Прошла неделя, и Лоренца почувствовала, что вот-вот задохнется, что она больше не выдержит такой ужасной бессмысленной жизни!
— Не думаю, что я долго задержусь при дворе, — призналась она герцогине Диане, вернувшись вечером в Ангулемский дворец.
— Неужели королева хочет от вас избавиться? — поинтересовалась герцогиня.
С тех пор, как король воспылал страстью к ее племяннице, герцогиня стала нежеланной гостьей при дворе Ее Величества и не бывала там.
— Нет, дело вовсе не в этом. Королева меня просто не замечает, будто я стала прозрачной или обратилась в невидимку. К тому же она пребывает в прекраснейшем расположении духа. В ее покоях только и разговоров что о коронации, что ни день, только о ней и судачат. Ее Величество часами сидит с поставщиками, а они поют ей дифирамбы и расхваливают на все лады. А вот король очень мрачен.
— Его можно понять. Думаю, он локти себе кусает, что дал согласие на коронацию. Не говоря уж о том, в какую сумму эта церемония обойдется казне! Так вы сказали, что с вами никто не разговаривает?
— Изредка лишь некоторые дамы, среди них и мадемуазель дю Тийе, но она говорит со мной таким тоном, что мне кажется, будто она издевается!
— Ну, так повернитесь ко всем спиной! Меня удивляет только госпожа де Гершевиль, она очаровательная женщина.
— Соглашусь с вами. Она мне иногда улыбается, но у нее нет ни минутки свободной, так много у нее всевозможных обязанностей.
— А Галигаи?
— Она вообще ни с кем не разговаривает, только отдает приказы тем, кто находится в ее распоряжении, например, даме, заведующей гардеробом. Как только она заканчивает выполнять свои обязанности, она удаляется в свои покои и выходит оттуда, только когда ее позовут. Поговаривают, что она ведет с королевой долгие беседы... но ночью!
— А мужчины? Они тоже отвергают вас?
— Нет. Я получила благословение от главного капеллана, Его Высокопреосвященства де Бонци, он тоже флорентиец, и от других священников тоже. Думаю, вам известно, что в штате Ее Величества очень много священников. Меня торопят с выбором духовника, но признаюсь...