Тибо, или потерянный крест

– Я предполагаю, что с тех пор этот самый Рено сидел тихо? Как же получилось, что шестнадцать лет назад он оказался узником в Алеппо?
– Дело в том, что он ненасытно жаждал крови, ему нравилось грабить и убивать, испытывать ярость битвы. В конце 1160 года, узнав, что вдоль границы бывшего Эдесского графства гонят большие стада, принадлежащие жителям Алеппо, он устремился туда, но не только стад не захватил, но и сам был пленен. Его привезли в Алеппо голым и связанным, усадив на верблюда… Вот и все, мой мальчик! Я, разумеется, пересказал все это вкратце, но главное ты теперь знаешь. Вот что за человек этот Рено, которого нам возвращают!
– И как вы с ним поступите?
– Честно говоря, понятия не имею, что с ним делать, потому что теперь он никто. Сын Констанции, Боэмунд III, правящий нынче в Антиохии, ни за какие сокровища не согласится его принять. У нашего героя остается только его меч… если он еще способен его поднять, – вздохнул Гийом Тирский. – Вот потому-то мне очень хотелось бы узнать, кто заплатил целое состояние за то, чтобы его освободили. Вполне возможно было бы оставить его в тюрьме до конца его дней, потому что я не вижу, какую пользу он мог бы принести королевству.
– Как знать? – послышался теплый голос Бодуэна, который незаметно подошел к беседующим, завернувшись в банную простыню, словно в римскую тогу, и услышал окончание рассказа. – Мой двоюродный брат Раймунд Триполитанский за время своего заточения очень изменился, а главное – многому научился, в первую очередь – изучил арабский язык и некоторые науки, которые преподают сыны ислама, а также их поэзию. Кто знает, может быть, и Рено Шатильонский преуспел в овладении знаниями?
– Я даже не вполне уверен, что Рено умеет читать, – со смехом ответил Гийом. – Считать-то он умеет, без сомнения, но это, кажется, его единственное достоинство. Лучше всего он умеет воевать. А у нас сейчас мир… О чем вы хотели поговорить со мной, Ваше Величество?
– О том, о чем уже говорил с вами несколько месяцев тому назад: о том, кто станет моим преемником.
– О нет! – запротестовал Тибо. – Об этом говорить слишком рано…
– Замолчи! Ты сам не понимаешь, что говоришь, – вздохнул Бодуэн, снова потирая пальцем бугорок между бровей. – Напротив, сейчас самое время этим заняться. Есть ли у вас вести из Италии, монсеньор?
– Да, Ваше Величество, и я думаю, что вы останетесь ими довольны. Молодой маркиз де Монферра весьма… охотно принял ваши предложения насчет женитьбы на вашей сестре Сибилле… Он должен прибыть сюда в первых числах октября.
Бодуэн с облегчением вздохнул и опустился в кресло, с которого только что встал Тибо.
– Благодарение Господу за ту надежду, которую он даровал нашей земле! Гийом де Монферра достойный человек и может стать настоящим королем. Он еще молод, но его доблесть и мужество уже известны всем не меньше, чем его мудрость и его высокий рост – не зря его прозвали Гийом Длинный Меч.
– Его родственные связи не менее привлекательны, – подхватил канцлер. – Его дед приходился дядей французскому королю Людовику VI Толстому, а мать – сестра германского императора. Таким образом, он состоит в ближайшем родстве с нынешними государями двух великих стран – королем Людовиком VII Французским и императором Фридрихом Барбароссой. Я искренне полагаю, что лучше него нам никого не найти, – с довольным видом заключил он.
– Чужестранец? – удивился Тибо. – А что скажет знать? Насколько мне известно, многие мужчины из высокопоставленных семей хотели бы жениться на принцессе!
– Мне об этом тоже известно, – оборвал его Бодуэн, – но им нечего возразить. В жилах Монферра течет, как ты только что услышал, королевская и императорская кровь. Принцессе нужен принц!
– Несомненно, но согласится ли ваша сестра?
– Если верить тому, что о нем рассказывают, – снова заговорил архиепископ, – наш претендент на руку принцессы одарен всем необходимым для того, чтобы ей понравиться. Помимо привлекательности, которая, бесспорно, будет ему на руку, он и сам по себе юноша милый и обаятельный, хороший друг, любитель вкусно поесть…
И тут король от души расхохотался:
– Так вот истинная причина того, почему он так вам понравился, монсеньор! Тут вы с ним точно поладите…
– Этим тоже не следует пренебрегать! Застолье, если не объедаться, – прекрасный повод для встреч и переговоров, – добродушно ответил Гийом. – Этот принц сумеет привлечь к себе друзей…
– Надеюсь, что он прежде всего сумеет заставить себе повиноваться. Королевству понадобится твердая рука после того как…
Он не договорил, но оба собеседника могли бы без труда закончить фразу за него. Гийом Тирский, приблизившись к Бодуэну, ласково положил руку ему на плечо.
– Ваше Величество… дитя мое… – прошептал он, даже не пытаясь сдержать нежность и сострадание. – До этого еще, может быть, очень далеко, и нам некуда спешить. Чудодейственный бальзам, который прописал вам Моисей Маймонид и который готовит теперь для вас Жоад бен Эзра, уже показал свою силу. Вот уже многие годы он справляется с болезнью…
– Но его осталось совсем чуть-чуть, надолго не хватит, – подала голос Мариетта, которая, не таясь, слушала разговор с порога ванной комнаты.
Гийом Тирский обернулся к ней.
– Не беспокойся! Караван, который я несколько месяцев назад отправил Африку к Великим озерам, должен вот-вот вернуться. Если все пойдет так, как я надеюсь, Гийом де Монферра не скоро еще воцарится в Иерусалиме, и мы успеем совершить немало великих дел…
– Так прогоним же черные мысли и будем просто радоваться его приезду! – воскликнул Бодуэн, на чьем лице вновь появилась улыбка. – Да, возвращаясь к Рено Шатильонскому и моему дяде Жослену, когда они должны прибыть?
– Ну… может быть, через неделю…
Они прибыли три дня спустя.
Король, с голубым соколом на руке, возвращался после охоты в Иудейских горах. Он охотился в сопровождении лишь только Тибо и сокольника, с раннего утра, – ему нравилась утренняя прохлада, когда солнце еще не устремляло на землю свои палящие лучи. Только в эти часы ему удавалось забыть и о тяготах власти, и о проклятии, которое он нес в себе. Все исчезало, оставалось лишь чистое небо, очертания желтеющих полей под серыми облачками олив, выстреливающие в небо и там раскрывающиеся веером веретена пальм или сурово возносящиеся темные кипарисы. Оставался ветер, дувший с моря или со стороны пустыни. Оставалось опьянение скачки, тепло могучего тела Султана, полет ловчей птицы, темным камнем падающей на выбранную добычу, а затем устремляющейся назад и вонзающей когти в толстую кожаную рукавицу. Драгоценные минуты, принадлежавшие мирным временам, минуты, которые Бодуэну не хотелось делить с придворными: с ними ему было скучно, он угадывал, какие между ними плетутся интриги. Эти мгновения завершались на обратном пути, который молодой король освящал, останавливаясь для молитвы в каком-нибудь монастыре и щедро раздавая милостыню нищим, роями вившимся у ворот Иерусалима. День, начинавшийся таким образом, – особенно если вспомнить, что на рассвете он слушал мессу! – всегда казался ему лучше прочих. После этого он с особенным усердием возвращался к государственным делам, которые неизменно доводил до конца, несмотря на внезапно обрушивавшуюся на него усталость.
В то утро, едва въехав на парадный двор крепости, охотники поняли, что там происходит нечто необычное: целая толпа сеньоров, дам, солдат, слуг, служанок и даже простолюдинов окружала на почтительном расстоянии, не решаясь к ним приблизиться, двоих мужчин, стоявших у колодца; один из них пил воду. Выглядели они пугающе, несмотря на то, что были прилично одеты и прибыли верхом – конюхи уже вели лошадей к конюшням. Особенно один из них – исполин с могучими плечами, бычьей шеей и львиной головой. Седая грива была вздыблена, тяжелые веки наполовину прикрывали хищно смотревшие карие глаза, поблескивавшие медными бляхами в солнечных лучах. Он слегка сутулился, отчего казался ниже ростом, чем был на самом деле, но, несмотря на это, его спутник, который и сам был немалого роста, рядом с ним словно уменьшался в размерах. Этот последний был худой, широкоплечий, светловолосый и, если вглядеться в обоих сквозь буйные заросли волос, покрывавших их головы, становилось понятно, что он намного моложе исполина. У него были очень красивые синие глаза, тотчас напомнившие Тибо глаза его тетушки – вот только и следа граничившей с наглостью уверенности, светившейся в глазах Аньес, не было в уклончивом взгляде ее брата, – потому что этот человек не мог быть никем иным. Он как раз и пил воду у колодца. Второй же приезжий осыпал руганью толпу. Его громовой голос звучал грубо, резко и угрожающе – впрочем, это были его привычные интонации, великан никогда и не изъяснялся другим тоном.