Тибо, или потерянный крест

Вылетев пулей из Шаторенара, он думал – если, конечно, он вообще о чем-нибудь думал в ту минуту! – только о том, чтобы убежать как можно дальше от этой чудовищной виселицы. Он бежал, словно заяц, за которым гонятся собаки, куда глаза глядят. И только теперь, оглядевшись вокруг в тусклом предутреннем свете и как следует поразмыслив, он понял, куда попал: единственным известным ему лесом в этой стороне, за широкой полосой непаханой земли, был лес Куртене. Его владельцы, потомки одного из французских королей, были сеньорами настолько высокородными, что им, говорят, удалось получить императорскую корону в какой-то далекой стране на Востоке. Может, потому-то они здесь никогда не появлялись, и бальи в Шаторенаре, – входившем в их ленные владения, – распоряжался здесь по-хозяйски?
Как бы там ни было, Куртене или не Куртене, – для него сейчас это не имело никакого значения. Мир был против него, и единственная надежда на спасение – найти поблизости монастырь или церковь, то есть неприкосновенное убежище. Должны же они найтись в окрестностях города-сюзерена?
Лес кое-где прорезали ручейки, и даже такой – по-зимнему голый – он был прекрасен. К небу тянулись величественные дубы, буки, березы и ольхи; у воды клонили голову ивы; среди зарослей ежевики и остролиста виднелись черешневые деревья, сливы и дикие яблони, но нигде ни единой ягодки, ни единого плода – вот несчастье-то! А у беглеца уже просто живот сводило от голода! К тому же он смертельно устал и потому решил, что лучше всего было бы, наверное, немного вздремнуть, если только удастся забиться в кусты или спрятаться за каким-нибудь камнем, ведь поговорка «кто спит – тот обедает» придумана не вчера.
Он почти сразу набрел на то, что искал: заросшую кустами – к счастью, без колючек – яму между тремя громадными камнями и нырнул туда, снова оцарапавшись. Яма оказалась узкой, но, продравшись через кусты, он смог свернуться клубочком на ее дне. К тому же здесь было сухо и немного теплее, чем снаружи. «И меня тут почти не видно», – подумал беглец, засыпая.
Проснулся он все таким же голодным, но отдых придал ему сил, и он готов был продолжить путь. Короткий зимний день угасал, нужно было поторопиться. И юноша, попив воды из ближайшего ручья и пожевав корешок, который там же наскоро ополоснул, – так ему удалось хоть немножко обмануть голод, – двинулся дальше.
Если он в самое ближайшее время не найдет, чем подкрепиться, его ждет не менее печальный конец, чем на виселице, только ждать этого конца придется намного дольше… Но беглец тут же и упрекнул себя за безрадостные мысли: раз Господь позволил мне избежать виселицы, он не покинет меня и дальше! Он двинулся по лесной тропе, опираясь на подобранную с земли гладкую и ровную, словно посох, ветку, и вдруг ему почудилось, что чья-то невидимая рука как будто подталкивает его вперед. Кто это? Может быть, его ангел-хранитель?.. А может, это душа его матери – солдаты бальи убили ее у дверей, когда пришли за ним, обвиненным в убийстве, которого он не совершал? Стоило вспомнить об этом, и на глаза навернулись слезы. Надо же – еще остались, он думал, ни единой слезинки больше из себя не выжмет после того, как оплакивал ее в тюрьме…
Мороз крепчал, и беглец поспешил утереть слезы из опасения, чтобы мокрые дорожки на щеках не превратились бы в ледяные, к тому же от слез у него туманились глаза, а в лесу и без того уже стемнело, ничего не разглядеть. Добравшись до очередного ручейка, он решил идти вдоль его берега, подумав, что так хоть куда-нибудь да выйдет…
Внезапно среди нагромождения голых ветвей мелькнул едва заметный огонек, словно где-то там, за деревьями, горела свеча, и беглец устремился к этому маячку, к этому хрупкому признаку жизни: так волхвы шли на свет Вифлеемской звезды. Но вдруг стволы деревьев подступили один к другому вплотную, ручеек свернул куда-то в сторону, и огонек исчез. Но тем не менее беглец уже понял, куда приближается. Он вспомнил осенний день, лет уже… ох, уже больше десяти лет назад, день, когда отец привел его туда, посоветовав молчать сейчас, да и впредь молчать о том, что увидит, Господи, да он же тогда просто задрожал от счастья. Никогда раньше отец не уводил его так далеко от дома: они ведь отправились в путь накануне! А еще больше мальчик радовался оттого, что они даже ни разу не остановились ни на одном постоялом дворе – все необходимое взяли с собой, а поклажу везла лошадь.
Он не задавал отцу никаких вопросов, отлично зная, что тот все равно не ответит, и довольствовался ожиданием, втихомолку радуясь и гордясь тем, что его сочли достойным приобщения к тайне. Тогда увиденное его не разочаровало, и сейчас он всем сердцем надеялся, что сегодня получится так же.
Когда занавес из деревьев и кустарников наконец раздвинулся, ему открылась поляна, а на ней – полуразрушенная башня. Юношу снова пробрала дрожь, но на этот раз не от холода, а, как и тогда, в детстве, от счастья: огонек, на который он шел, не угас, он по-прежнему светился за узким окошком, и это означало, что старик жив, и он ему поможет! А в помощи беглец нуждался так сильно, что его покинула недоверчивость, свойственная загнанному зверю. В конце концов, даже если старика уже нет, даже если в башне поселился кто-то другой, и этот другой – враг, ему все равно терять почти нечего…
Он поднялся по нескольким неровным ступенькам к низенькой двери, прижался к шероховатому дереву, предвкушая продрогшим телом блаженное тепло, которое, должно быть, царит в башне, а потом, отогнав последние колебания, постучал одним пальцем – настолько окоченевшим, что, кажется, и стука-то не получилось. Тогда, собрав последние силы, он принялся колотить в дверь кулаком. Из-за двери послышался низкий голос:
– Кто там?
– Несчастный… взывающий о помощи!
Дверь тотчас распахнулась, – и в светлом прямоугольнике обозначилась высокая фигура человека в грубой черной шерстяной рясе, с длинной седой бородой и голым черепом, по которому скользили желтые блики. Несмотря на то, что годы согнули старика, и теперь он опирался на костыль, юноша узнал его: это был человек из прошлого, тот самый!
– Господин Тибо, – взмолился он, – сжальтесь надо мной!
– Ты знаешь меня? Откуда? Кто ты?
– Рено де Куртиль. Мой покойный отец когда-то приводил меня сюда.
– Входи! Входи же скорее!
Оторвав руку от притолоки, за которую цеплялся, беглец вошел и так стремительно бросился на колени у горящего очага посреди комнаты, что старику показалось, будто он хочет зачерпнуть пригоршню огня. От одежды гостя остались лишь жалкие, насквозь промокшие лохмотья, его трясло так, что зуб на зуб не попадал.
– Почему ты в таком виде? – спросил тот, кого только что назвали господином Тибо. – И что случилось с твоим отцом?
– Отец умер месяц назад, в день Святого Илария. Его свело в могилу страшное расстройство кишечника, опорожнило, словно прохудившийся мешок. С этого и начались все наши беды. После смерти отца королевский бальи хотел забрать себе все наследство, заявив, что отец занимал у него деньги. Но это неправда!
– Об этом ты мог бы не говорить, я знаю, что твой отец никогда ни у кого и гроша в долг не брал. Давай-ка, снимай поскорее свои мокрые тряпки и завернись вот в это, – старик вытащил из грубо сколоченного деревянного сундука одеяло и подал его юноше. – Я тебя хорошенько разотру, а ты тем временем продолжишь свой рассказ.
– Да рассказывать-то уже почти нечего. Бальи явился к нам в Куртиль и попытался выгнать нас оттуда. Мать упиралась и проклинала его, на чем свет стоит, но один из людей бальи убил ее, а меня обезоружили и бросили в тюрьму…
– За то, что отстаивал право на свое имущество?
– Нет, – горько усмехнулся Рено. – За то, что убил свою мать и украл пряжку от плаща бальи, – ее нашли в моей постели, но я понятия не имею, откуда она там взялась!
– Ну, об этом догадаться нетрудно: один из этих мерзавцев, а может, и сам бальи, подбросил… А что дальше?
– А дальше – тюрьма, а потом… вчера утром – виселица… но мне сказочно повезло: в последнюю минуту я успел сбежать.