Шафрановые врата

Когда я сразу не ответила, доктор Дювергер сказал:
— Мисс О'Шиа! — И я перевела взгляд со своего отражения на него. — Это недорогая процедура. — Я положила зеркало. — Если это причина вашего колебания.
Я пристально посмотрела на него.
— Нет.
Очевидно, моя реакция озадачила его. Я опустила глаза на свою сумку, лежавшую у меня на коленях: я мяла ее руками, отчего она поскрипывала.
— Я не понимаю. Что останавливает вас в таком случае? Или вы боитесь самой операции? Но не стоит. Она простая, и никаких осложнений не будет... — Он смолк, а я посмотрела на него снизу вверх, все так же держась за сумку. — Возможно, вы хотите обратиться к другому доктору? — Выражение его лица стало отчужденным.
Он не мог понять, что я испытывала огромное чувство вины. Оно было очень сильным. И ужасным, как этот шрам.
— Я мог бы порекомендовать вам одного из своих коллег. Просто чтобы вы узнали еще одно мнение. Это нормально, мисс О'Шиа.
Мне захотелось уйти. Стерильный запах больницы, шлепки резиновой обуви медсестер по полу, периодический тихий плач за дверью... все это было слишком реальным. Я не хотела приходить сюда снова. Я хотела просто уйти домой и спрятаться там за безопасными стенами.
— Я не боюсь, — сказала я. Мой голос прозвучал немного громче обычного. Заметил ли он это, понял ли, что я обманываю? Я чувствовала, что он очень проницателен. — Я просто не знаю, стоит ли это того — времени и сил, — чтобы беспокоиться об этом. Для меня это не имеет значения, а тем более для всех остальных. Я не тщеславна, доктор Дювергер, уверяю вас.
Он вскинул брови.
— Вы полагаете, что не заслуживаете этого, мисс О'Шиа? — Он подождал ответа, но я молчала. Тогда он пожал плечами и сказал: — Ну что ж, конечно, это ваше право. — Он встал. — Мне только очень жаль, что вы так мало заботитесь о себе. Совсем не обязательно всю жизнь носить на себе это клеймо.
Затем он вышел, а я осталась сидеть. Через некоторое время я взяла ручное зеркало и снова начала изучать свое отражение. В конце концов я положила зеркало на стол, вышла на улицу и направилась к грузовику мистера Барлоу.
Я никак не могла объяснить доктору, что он прав лишь отчасти: причина того, что я не хотела этой небольшой операции, заключалась именно в боязни — не боли, но ужасных воспоминаний и ощущений, которые вызывала у меня больница. И самое главное, я считала, что шрам будет напоминанием мне. Напоминанием, каким человеком я была и к чему привело мое упрямство. Я должна была оставить его.
  Глава 7  
Я провела в Танжере неделю.
Стало очевидно, что молва довольно быстро распространяется здесь по извилистым улочкам и суетливым базарам, и не только благодаря Элизабет Панди. Стоило мне сказать Омару — мальчику, заносившему в номер багаж в мой первый день в Танжере, — что ищу кого-нибудь с машиной, кто мог бы отвезти меня в Рабат, как почти сразу же кажущаяся нескончаемой вереница мужчин потянулась к входной двери гостиницы «Континенталь». Швейцар не позволял им входить в вестибюль. Они ждали, пока меня позовут и я выйду переговорить с ними.
Большинство из них сразу же были отвергнуты, потому что не имели автомобилей. Они полагали, что я предоставлю им автомобиль, но я объяснила им по-французски, а Омар перевел на арабский, что я не собираюсь покупать машину.
Мне нужен был водитель иавтомобиль, твердила я снова и снова. Во время тех первых дней я узнала очень многое о североафриканской особенности убеждения. Одни говорили, что у них есть кузен с машиной, другие — что найдут мне машину. Один из пришедших сказал, что пока не умеет водить автомобиль, но поскольку он когда-то сидел в машине, то непременно справится с ее управлением. Несколько человек действительно были владельцами авто или, по крайней мере, одолжили его. Но когда они показывали мне автомобиль (конечно же, с невероятной гордостью), я вежливо благодарила их и решительно говорила, что этот не доедет.
Некоторые автомобили были такими ржавыми, что в них почти не осталось дна, у большинства не было дверей и крыши. Шины у всех были опасно стершимися. А один предприимчивый парень вообще припряг двух ослов к передку машины без двигателя.
Стояли теплые благоухающие дни раннего лета, запах цветущих апельсиновых деревьев ощущался повсюду. Но меня одолевали разочарование и беспокойство. Каждый день, проведенный в Танжере, был еще одним понапрасну потраченным днем, и, не в силах больше ни минуты усидеть в своем номере или вестибюле, я, чтобы отвлечься, шла на Гранд Соку— Большую площадь. Портье сказал, что для меня было бы безопаснее гулять по центральным улицам в дневное время и лучше самой не ходить на базар, а также стараться не выходить из отеля с наступлением темноты. Он предупредил меня, что следует держаться подальше от Пети Соку[25] ,которая, как я догадалась по выражению его хмурого лица и неодобрительным вздохам, когда он говорил о тамошних «плохих женщинах», была средоточием проституции или, по меньшей мере, аморального бизнеса.
Ярко светило солнце, Гранд Соку была наводнена людьми, в основном европейцами и американцами, — так вот где иностранцы проводят время в Танжере! Одетые в красивые одежды, они сидели под развевающимися навесами или на террасах кафе, ели, пили темно-зеленый абсент или кроваво-красное вино из небольших стаканов. Женщины курили сигареты в разукрашенных мундштуках или маленькие темные сигары, мужчины курили сигары либо потягивали дымок через мундштук, прикрепленный к извилистой трубке, идущей от большого сосуда с пузырящейся жидкостью, который стоял на полу, — шиешас,так они его называли. Многие из них также курили киф[26] ,имеющий характерный сладковатый травяной запах. Это снадобье вызывало эффект опьянения, курильщики впадали в приятную полудрему. Вывески магазинов оповещали о товарах на английском, французском и испанском языках. Находились покупатели и на сверхдорогие товары — потом их увозили домой. Здесь царила атмосфера праздника и, как и говорила Элизабет, отношения между мужчинами и женщинами отличались либерализмом. И те и другие приехали в Танжер по определенным причинам: их привлекала вседозволенность. Я заметила, что некоторые женщины одеты намного смелее, чем мне когда-либо доводилось видеть. Иногда я, сама того не желая, видела, как эти женщины приставали к мужчинам или другим женщинам в дверных проемах. Я всегда отворачивалась и морщилась, видя, как они о чем-то шепчутся или открыто прикасаются друг к другу в публичных местах. И не единожды я была свидетелем того, как парни шли, взявшись за руки, а потом останавливались, чтобы поцеловаться прямо на улице.
Вот что я увидела. Я могу только представить, что происходило в номерах отелей и в дальних комнатах кафе. Мне было интересно, что жители Танжера думали об этих дерзких иностранцах. Было понятно, почему танжерцы предпочитали оставаться на своих тесных темных базарах, находившихся вдали от ярких и шумных площадей: именно там текла настоящая жизнь Танжера — базары были сердцем арабских городов. Я каждый раз поражалась многоголосому гомону, рискнув сделать несколько шагов вглубь базара, но, вспоминая слова портье об опасностях, подстерегающих меня в этом незнакомом мире, оставалась там, где мне ничто не угрожало.
А еще я проводила много времени на крыше отеля «Континенталь». Эхо доносило до меня призывы с минаретов, а я смотрела на громаду горного хребта Эр-Риф, и каждый вечер заходящее солнце придавало ему все тот же кроваво-красный оттенок. А где-то далеко, за этими горами, в самом сердце страны находился Марракеш.
И в Марракеше был Этьен.
Я становилась все более нетерпеливой и нервной. Мне необходимо было попасть туда.
Хотя я то и дело встречала Элизабет Панди, Маркуса и других американцев, я старалась избегать их компании. Меня утомляло их постоянное пьянство, громкие голоса и смех. Однажды днем я сидела в пустом вестибюле, укрывшись за обитыми тканью сиденьями, потягивала минеральную воду и пыталась разобраться в непонятной карте Марокко, которую купила на Гранд Соку. Я допила воду и сложила карту, но, прежде чем подняться, услышала голос входящей в вестибюль Элизабет и ее компании. Они шли с Руи де ля Пляже,где Элизабет и одна из женщин бросали вызов волнам Атлантического океана, купаясь в очень холодной воде.