Шафрановые врата

— У меня два больших чемодана. — Я снова взглянула на шкуры. — Поместятся ли они здесь?
— Мы освободим место, мадам, — сказал Азиз и заговорил с Мустафой на арабском.
— Очень хороший авто, oui, мадам? — спросил Мустафа.
— Да, Мустафа. Да. Я бы хотела, чтобы вы отвезли меня. Вы же сможете отвезти меня прямо в Марракеш?
— Иншаллах! — сказал Мустафа.
Эта фраза — если захочет Аллах! — была мне уже знакома.
Я заметила, что североафриканцы говорили это по любому поводу, шел ли разговор о погоде, еде или здоровье. «Если захочет Аллах», — повторила я про себя, кивая Мустафе. А затем началась обычная игра-спор о цене.
Мы выехали на следующее утро. Азиз втиснулся на заднее сиденье вместе с моими чемоданами. Я не знаю, почему Мустафа не положил их в багажник; когда я жестами предложила ему это сделать, он просто покачал головой и без всяких церемоний запихнул их в заднюю часть салона. И хотя машина была все еще далеко не чистая, он успел убрать все огрызки и привязал шкуры к крыше веревками.
Прежде чем мы выехали, Мустафа и Азиз обошли вокруг автомобиля, благоговейно поглаживая его и что-что бормоча.
— У этого авто уже есть барака,— сказал Азиз. — Оно совершило много поездок. И никаких проблем. У него большая барака.
 — Барака?А что это? — спросила я.
— Благословение. Это хороший автомобиль, очень хороший, — сказал Мустафа. Я уже начала думать, что это был весь его запас французских слов. — А я хороший водитель.
— О да, мадам, — сказал Азиз. — Один из лучших. Трудно, очень трудно водить автомобиль, мадам. Очень трудно для мужчины и невозможно для женщины. — Он вытянулся и расправил плечи, но все равно был ниже меня ростом.
Я, знавшая, каково это — чувствовать руль в своих руках, посмотрела на него. И тогда я сжала пальцы в кулаки и спрятала их в складках своей юбки. Я поклялась никогда больше не прикасаться к рулю автомобиля.
  Глава 8  
Когда мы с Мустафой и Азизом выезжали из Танжера, его белые здания обретали разнообразные оттенки розового и красного в лучах восходящего солнца, и я облегченно вздохнула. Я была на пути в Марракеш. Вот куда я уже добралась!
«Ты столько преодолела, — говорила я себе, глядя в поцарапанное, забрызганное переднее стекло. — Ты сделала это». И я испытала чувство облегчения, но почти сразу же спросила себя, действительно ли я знаю, что делаю, отправляясь в дорогу по незнакомой земле с двумя мужчинами, о которых не знала ничего, кроме того, что у них был автомобиль и они умели его водить. Я доверила свою жизнь неизвестным мне людям, полагаясь лишь на небрежную записку, которую дал Элизабет Панди какой-то незнакомец.
Никто не мог установить, с кем я и где, — за исключением Омара, — и даже хотя Элизабет и ее друзьям было известно, что я собираюсь в Марракеш, я не встретила никого из них, когда мой багаж спускали вниз и я расплачивалась по счету, поэтому я так и не сообщила ей, что наконец-то уезжаю.
И все же... все же... У меня почему-то было, возможно, ошибочное ощущение, что все будет в порядке. Что ябуду в порядке и выясню то, что мне нужно. А может быть, это было больше чем просто уверенность — возможно, это была некая новая, неожиданная вера в себя. Разве я не пересекла Атлантический океан, пережила Марсель и левантер в Гибралтарском проливе и смогла нанять этих мужчин, чтобы они довезли меня до пункта назначения? Я, которая никогда не покидала Олбани, которая никогда даже не думала о возможности жить в каком-то незнакомом небезопасном месте?
Когда мы выехали, мужчины разговаривали друг с другом на арабском языке, и я жалела, что не понимаю, о чем они говорят. Они оба были в той же одежде, что и вчера, разве что вместо круглой белой шапочки на бритой голове Азиза сейчас была красная фетровая феска. Он снял сандалии и положил свои босые ноги между Мустафой и мной. Я мельком взглянула на пальцы его ног и вспомнила ступни Этьена, длинные и узкие, с удивительно нежной кожей.
Когда мы выехали из города по ухабистой дороге из щебня, построенной французами, слева от нас возвышались вершины Эр-Рифа, а справа блестел Атлантический океан. С моря дул свежий ободряющий бриз, и из-за раннего часа в воздухе повисла жемчужная дымка, сквозь которую были видны размытые силуэты чаек, парящих низко над водой, — они ловили рыбу себе на завтрак.
По пути нам встретилось несколько автомобилей; они проезжали так близко, что я напрягалась, опасаясь, что машины заденут друг друга боками на этой узкой дороге. Но чаще нам встречались караваны дромадеров, небольших одногорбых верблюдов, которых вели погонщики в длинных одеждах. Животные были нагружены товарами или же на них сидели укутанные с ног до головы, лишь с прорезью для глаз, фигуры, скорее всего женщины. Иногда из складок одеяния женщины выглядывал ребенок. И хотя мы ехали очень медленно, мне хотелось остановиться и как следует рассмотреть проходившие мимо караваны. Я знала, что это невозможно и что мои действия непременно сочтут бесцеремонностью иностранки, и тем не менее у меня просто глаза чесались увидеть больше, чем было дозволено.
Как и в Танжере, я не ожидала, что полностью отдамся этим новым ощущениям. Наверное, уезжая из Олбани, я не задумывалась над тем, что мне предстоит увидеть и как это на мне отразится. Все мои мысли были об Этьене.
Дорога поворачивала и извивалась, мы теряли океан из виду на несколько миль, а затем неожиданно на вершине дюны или возле устья реки он снова открывался перед нами.
Этот район Марокко был просто прибрежным раем с длинными песчаными пляжами, разделенными оливковыми рощами или ровными полями с сельскохозяйственными культурами. Мы проезжали много маленьких деревушек, каждая была обнесена стеной, над которой возвышался шпиль минарета.
Когда мы наконец остановились через несколько часов езды и вышли из машины, я ощутила, что воздух стал другим. Он был густым, я бы сказала, молочным, но солнечные лучи все же каким-то образом просачивались сквозь него и обжигали тело. Это напомнило мне зимний туман у меня дома — только это был, по сути, горячий туман. Выйдя из машины, я потянулась, а мужчины направились к роще карликовых пальм, зеленеющей у обочины дороги. Ветер с моря заставлял листву трепетать — при этом получался мягкий металлический звук. Я с любопытством смотрела на своих спутников, но когда они повернулись спинами к машине, я сразу же отвернулась, осознав, что они намерены сделать. Для меня это стало проблемой в течение последнего часа, мне было неловко говорить об этом с незнакомыми мужчинами. Но когда Мустафа и Азиз неторопливо подошли к машине, Азиз указал на рощицу и произнес:
 — Allez[29] , мадам, allez.
И я сделала так, как он сказал. Я пробиралась между густо растущими деревьями в надежде найти укромное местечко, чтобы моя гордость не пострадала.
Я чувствовала себя очень неловко, возвращаясь к машине, и не решалась смотреть на них, но Мустафа и Азиз склонились над автомобилем. Они разговаривали и изредка указывали рукой на дорогу. Я поняла, что моя стеснительность и стремление соблюдать условности излишни в этом диком краю; мужчины абсолютно не переживали по этому поводу.
Прежде чем я успела сесть в машину, я заметила у подножия гор что-то темное, перемещающееся на фоне более светлой растительности. Это был караван, но уже состоящий из лошадей и ослов, на которых были нагружены тюки, рядом угадывались крошечные силуэты бегающих детей.
Откуда и куда шли эти люди? Я попыталась представить жизнь в бесконечном движении, с постоянной сменой места жительства. Моя жизнь до недавнего времени была весьма стабильной.
Когда мы снова остановились, на этот раз на окраине какой-то деревни, которую Азиз назвал Лараше, я открыла дверцу с моей стороны.
Но Азиз покачал головой.
— Женщине нельзя идти, — сказал он. — Плохо для женщины. — Он жестом изобразил перед собой круг, и я поняла, что он имел в виду мое открытое лицо, — в таком виде лучше не идти в селение. — Оставайтесь в машине, — продолжил он. — И следите, чтобы дети не забрали шкуры. — Он указал на крышу машины. — Мы с Мустафой сходим за едой. Скоро вернемся.