Стихи

Лоренс Даррелл 
Стихи 
Смуглый грек 
По широким тенистым улицам, 
По ступеням белого мрамора, 
Где тихие люди в легких одеждах 
Спешат предаться очарованью музыки, 
В глубине, меж бледными тенями домов 
И белым узором Лунного Света 
Меж колонн, 
Сквозь мерцающую роспись тумана 
Через великий Собор 
Проскользнуло гибкое божество, высокий молодой грек, 
Смуглокожий, юркий, 
Со смоляным блеском в волосах, 
С огромными блистающими глазами, 
Подернутыми дымкой непрошеного любопытства. 
Цикада 
Прозрачное надкрылье мертвой цикады, 
Глаза открыты, как у мертвого японца, 
Нет пористых частей, подвластных тлень, 
Лишь сколок чешуйчатой слюдяной оболочки. 
Из этого тельца можно было бы сделать крошечную скрипку, 
Фонарь для эльфа, камень для броши 
И носить этот прозрачный взор полуночи 
при искусственном свете 
Оправленный золотом или другим аллегоричным металлом, 
Постигающий тайнопись мертвого вина, 
что вот-вот прольется. 
Эхо 
Помнишь ли, о, так давно это было, 
Как брели мы в сумерках по краям облаков 
Тропинкой к звездам и нашли 
Пещеру... 
Пещеру серебряных отголосков, 
И когда я замер, затаив дыхание, и произнес твое имя, 
Его принесло обратно мельчайшей рябью 
Исступленных текучих переливов. 
Не забыла ли, как ты сказала смешливо, 
Взяв меня за руку: "Если я стану нужна тебе 
Однажды в смутном будущем, когда унылое время 
Не будет давать ни пышных плодов, ни богатого урожая, 
Или если в бедном своем одиночестве 
Ты захочешь, чтоб я тебя утешила, 
Приди в сумерках на это безлюдное приволье, 
На эти дремотные голубые просторы неба, 
И произнеси мое имя 
Я услышу". "И ответишь мне," - сказал я со смехом. 
Конон в ссылке 
От автора 
Конон - вымышленный греческий философ, дважды посещавший меня во сне, - с ним я себя порой отождествляю. Это одна из моих личин, а другая - это Мелисса. Я хочу, чтоб вся моя поэтическая деятельность явила подобие гобелена, на котором вытканы люди - иногда реальные, иногда вымышленные. Конон реален. 
I 
Три женщины засыпали с моими книгами, 
Среди обожавших баллады - Пенелопа, 
Она рассыпала волосы над моими творениями, 
Но едва ли она постигла меня - создателя напевов, 
Обращавших людей в ученых собачек, 
Не умерла она, но ушла от меня к певцу в парике. 
II 
Позже Ариадна читала "Вселенную", 
Совершив путешествие под острова, 
Покинув зеленую усадьбу, мужа, дом с оливковым садом. 
Она ложилась с моими словами и позволяла мне 
Овевать дыханьем ее лицо, а потом бросилась, как чайка, 
С огромного утеса в Скио. Ласки коснулись ее тела 
Теплого, маслянисто-румяного, как пахучий хлеб, 
Ничего человеческого в ней не стало, но ничего и 
божественного 
вопреки их ожиданиям. 
III 
Ты, идущий по островам, должно быть, вспомнишь 
Влюбленную Иону, веселую, безобидную, терпеливую. 
Ласточки взмывали с карнизов от наших перебранок, 
Мы мешали пчелам хлопотать в виноградниках. 
Дрожащая и больная, испытание подлинной любви, 
Это она лежала с сухими глазами в каменной ванне, 
Так, будто тело ее превратилось в огромную слезу, 
Что вот-вот прольется из ока Вселенной. 
Мы так и не взяли в толк, что брак - это подобие 
архитектуры, 
Мы утратили ясельные добродетели, все до одной, 
И никто не мог объяснить нам, отчего мы страдаем. 
IV 
Нельзя сказать, что "Искусство брака" 
Или "О мире внутри себя" и "О любви" 
Не привлекли ко мне женщин, - я помню их тела, 
руки, лица, 
Не помню только имен. 
V 
Наконец я здесь. Конон на Андросе в ссылке 
Будто паук в бутылке, пишущий нетленное 
"О любви и смерти" посредством тел, возлегавших 
С моими словами, но так и не познавших меня. 
Старик с мехом вина 
Вскочил с подушки и побрел в виноградники. 
По ночам море ревет под утесами. 
Прошлое не страшно тем, кто рядом с богами. 
Даже по запискам этим я вижу, 
Что выводил женские имена, будто 
Философские суждения. Теперь мне ясно, 
Что они были лишь формами для моих идей, 
Имена у них были, губы, разные голоса. 
В их обличьях я возлегал с самим собой, своим складом жизни, 
Зная лишь соитье с тенями 
На берегах Эгейского моря, что навеки 
Омывает, прощает и уносит к дому. 
Критик Конон о шести греческих пейзажистах 
О Петре Фиванском 
Этот пейзаж по сути своей не первозданен. Сначала родились запахи смоляной, сосновый. Потом кто-то охмелел от земляники. Потом в качестве пояснения кто-то добавил красную густую глину и корни. Невозможно отведать одного, не вкусив в то же время и другого, - все равно что рыба и острый соус. 
О Маноли Критском 
Проведя жизнь за сочинением акростихов, он взялся за кисть, и все вокруг стало бросаться ему в глаза. Деревья и раньше были деревьями. Только представлял он их себе иначе. В итоге старик сошел с ума, ибо все обнажилось и c хохотом кинулось в его объятья. 
О Юлиане Аркадийском 
Аркадия первозданна. Там нет понятия "следовательно". Исток, причина понятия, непригодные для осмысления прошлого. Потому первозданна Аркадия, первозданны и все хорошие стихи. 
О Спиридоне Эпирском 
Пять лет вы смотрите на этот пейзаж. Вы почти ничего не видите - но что-то внимательно следит за вами. Еще пять лет - и вы замечаете очертания, которые есть лишь очертания и ничего более - тень, похожая на полусвет луны. Если будете смотреть всю жизнь, то увидите, что горы лежат как покрывало на ложе, и различите контуры таящейся под ним фигуры. 
О Геро Коринфском 
Стиль - рамки сознания. Геро интересовал не столько пейзаж, сколько непрерывная творческая исповедь перед самим собой, ставившая как его самого, так и его творение вне людской досягаемости. И вот однажды осталась лишь рамка, покинутая мастерская и воспоминание о Геро-живописце. 
Об Александре Афинском 
Александр был влюблен в Афины. Ненасытный, он извел своим искусством себя и предмет своей любви. Так, не успеет он понюхать цветок, а тот уже иссыхает, а когда он написал гору, ей показалось, что вся ее дальнейшая жизнь бессмысленная борьба с собственным изображением кисти Александра. Вот так и исчезли Афины вместе с ним, а мы бродим с тех пор по его полотнам, ища дорогу обратно - из искусства в жизнь.