Да будет праздник
– Кто там? Фабрицио, это ты?
– Да, я. Открой, – сказал он в глазок телекамеры.
– Что ты здесь делаешь в такое время? – Голос был изумленный.
– Пусти меня. Я весь мокрый.
Женщина помолчала, затем ответила:
– Не могу… Не сейчас. Извини.
– Что ты такое говоришь? – Фабрицио не верил своим ушам.
– Прости…
– Послушай, случилось ужасное. “Мартинелли” под меня копает. Открой, – приказал он, – я не собираюсь трахаться.
– …Зато ятрахаюсь.
– Как трахаешься? Не может быть!
– Почему это “не может быть”? Что ты имеешь в виду? – В голосе агентши засквозило раздражение.
– Ничего, ничего. Ладно, не важно, все равно открой. Я объясню тебе кое-что, высушусь и вызову такси.
– Вызови по сотовому.
– Ты же знаешь, что я не пользуюсь сотовым. Слушай, прервись на минутку, потом продолжишь. Неужели так сложно?
– Фабрицио, ты не понимаешь, что говоришь.
Чиба почувствовал, как злость распирает внутренности.
– Это ты не понимаешь! Посмотри на меня, черт возьми! – Он развел руки. – Я весь вымок. Рискую получить воспаление легких. Мне плохо! Открой эту треклятую дверь, мать твою!
Голос агентши был непреклонен:
– Позвони мне завтра утром.
– То есть ты мне не откроешь?
– Нет! Я тебе уже сказала, что не открою. Фабрицио Чиба взорвался:
– Тогда знаешь, что я тебе скажу? Иди в задницу! Идите в задницу, ты и твоя несчастная поэтесса, думаешь, я не догадываюсь? Как там ее… Не важно, идите в задницу обе, паршивые жирные лесбиянки. Ты уволена.
19
Какая женщина! Просто львица!
Саверио Монета всегда знал, что его жена не робкого десятка, но такого не ожидал. Она готова была сражаться, даже рискуя жизнью. Именно за это он и решил взять ее в жены. Отец, мать и все родные (даже родня из Кампании, видевшая ее всего один раз) предупреждали его, что она ему не пара. Избалованная девица, она оседлает его, будет вить из него веревки, низведет до ранга филиппинской прислуги. Но он никого не послушал и женился.
Он коснулся ее шеи мечом.
– Значит, не боишься?
– Нет! Меня от тебя тошнит! – Серена плюнула в него.
Саверио вытер щеку, ухмыляясь.
– Ага, тебя от меня тошнит. – Он опустил острие Дюрандаля в вырез ночной рубашки и решительным движением срезал верхнюю пуговицу.
Серена вся напряглась, алые коготки готовы были впиться в него.
– Я убью тебя. – Саверио срезал вторую пуговицу. Груди, большущие как дыни, с маленькими, скукожившимися от страха темными сосками, явились во всей своей искусственной красе.
– Что ты делаешь? Мразь! Не смей, – прошипела Серена, сузив глаза в две злобные щелки.
Саверио приставил лезвие к горлу и прижал жену к изголовью кровати.
– Молчать! Молчать, я говорю. Не желаю тебя слышать.
– Подонок.
Он схватил жену за волосы и откинул ее голову на подушку. Бросив оружие, он стиснул правой рукой ей, как ядовитой змее, шею, потом навалился на нее всем весом.
– А теперь ты что будешь делать? А? Ни шевельнуться не можешь, ни пикнуть. Испугалась, а? Скажи, что боишься.
Серена не сдавалась:
– Я никого не боюсь.
Саверио почувствовал бурную эрекцию и жгучее желание.
– Сейчас я тебе покажу… – Он сорвал с нее трусики и куснул в ягодицу. – Я покажу тебе, кто тут главный.
Из подушки раздался сдавленный крик.
– Только попробуй, клянусь нашими детьми, я тебя убью.
– Давай, убивай! Мне все равно наплевать на эту дерьмовую жизнь. – Он развел ей ноги и просунул между ними руку. Нащупав проход, он резким движением проник в нее. Член пронзил ее до самой пылающей утробы.
Как обезумевшая кошка, она высвободила руку и полоснула его острыми коготками, оставив на груди четыре кровавых следа.
– Ты меня насилуешь, свинья. Ненавижу тебя… Как же я тебя ненавижу…
Саверио, подстегиваемый болью, продолжал самозабвенно насаживать ее. Голова кружилась, кровь шумела в ушах.
Серена сумела поднять голову от подушки и что-то возмущенно мычала.
– Хватит! Меня тошнит… Меня… – Не закончив фразу, она выгнула спину, впуская его глубже в себя.
Саверио понял, что сработало. Шлюха завелась. Это был его день!
Однако нарисовалась проблема. В таком лихорадочном темпе он долго не продержится. Он чувствовал, как оргазм поднимается по сухожилиям, пощипывает мышцы бедер и, не слушаясь его воли, подкатывает прямо к анусу и яйцам. Мантос подумал о Стинге. О сукином сыне Стинге, который может трахаться, не кончая, по четыре часа кряду. Как ему это удается? Он вспомнил, что в одном из интервью английский музыкант объяснял, что освоил технику тибетских монахов… Или что-то в этом духе. В любом случае вся хитрость в дыхании.
Саверио, одной рукой опираясь о лопатку жены, другой о стену, начал вдыхать и выдыхать как лодочный насос, стараясь немного замедлить ритм.
Серена извивалась под ним, как отрубленный хвост ящерицы.
Он снова схватил ее за волосы и смял ей грудь.
– Тебе нравится. Признайся!
– Нет. Нет. Мне не нравится. Мне противно. – Однако не похоже было, что ей так уж противно. – Ублюдок. Ты мерзкий ублюдок! – Она хватила рукой по матрасу и попала по радиобудильнику, который очнулся от спячки и запел She’s always a Woman Билли Джоэла.
Еще один несомненный знак того, что Сатана на его стороне. Саверио говорил ученикам, что любит “Сепультуру” и “Металлику”, но в душе по-прежнему обожал старину Джоэла. Никто не писал таких романтических песен.
Он стиснул зубы и с новой силой взялся вгонять в нее член.
– Я протараню тебя насквозь… Клянусь! Держи вот это! – И он вогнал палец ей в зад.
Серена замерла, распластала ноги и руки и подняла на него искаженное от боли лицо, после чего сдалась, простонав:
– Я кончаю… Кончаю, мать твою. Чтоб тебе пусто было, проклятый.
Саверио наконец перестал сдерживаться, отпустил мышцы и кончил, оскалив зубы. Обессиленный, мокрый от пота, он опустил лицо на шею Серены, уткнулся губами в ее волосы и прошептал:
– Теперь скажи, что любишь меня!
– Да. Люблю. Но сейчас дай мне уснуть.
20
Фабрицио Чиба отчаялся поймать такси на проспекте Витторио-Эммануэле. На длинном бульваре было столпотворение машин. Басы сабвуферов заставляли дрожать корпуса стоящих автомобилей. На углу светился вывесками бар. Он ринулся туда.
Удушающая жара. От запаха пота идет кругом голова. В тесное помещение набилась толпа народу. И все танцуют. На барной стойке. На столах. Ямайская группа выводила тошнотворную сальсу так громко, что лопались барабанные перепонки.
Перед ним вырос низкорослый тип со светлой челкой и в майке. На поясе у него был своего рода ковбойский ремень со стопками вместо пуль. В руке он держал бутылку.
– Ну и видок у тебя! Выпей-ка стаканчик доброй текилы бум-бум. Полегчает.
Фабрицио залпом опрокинул шот-дринк. Алкоголь согрел продрогшие внутренности.
– Еще.
Тип налил еще стопку.
Она тоже была осушена одним глотком.
– Ахххх! Уже лучше. Еще!
– Уверен?
Фабрицио кивнул и положил на стойку отсыревшую пятидесятиевровую бумажку.
– Наливай, не бухти.
Бармен покачал головой, но выполнил требование.
Он, морщась, опорожнил стопку. Потом посмотрел на парня.
– Слушай, я Фабрицио Чиба и у мен… – Писатель запнулся. В глазах коротышки было пусто, как в межзвездном пространстве. Он не имел ни малейшего понятия о том, кто такой Фабрицио Чиба, и смотрел на него, как смотрят на пьяных бомжей. – Есть тут откуда позвонить?
– Нет. На площади Венеции вроде есть кабинка.
Ну хорошо, сказал себе писатель, придется прибегнуть к обычному методу, которым он пользовался в общении с подобными идиотами.
– Слушай, я дам тебе еще сто евро, если ты отвезешь меня на улицу Меченате. Это недалеко, напротив Колизея.
Чубатый развел руками:
– Я бы рад. Но работы по горло.