Вечность и еще один день

Входят мать и тетке Анастасия. 
Анастасия. Смотри-ка, как изменилась Калина! Иди я тебя приласкаю! 
Калина не подходит. 
Как поживаешь, Калина? Как себя чувствуешь? 
Калина, заблеяв как ягненок, убегает. 
Мать. Эх, спрашиваешь, как она себя чувствует? Все грустит. Никак не утешится после отцовой смерти. Не может забыть, что ты ей ни говори. Умирая, отец сказал ей, что будущее - не вода, и тут же преставился, а уж она по нему слезы просто ручьем льет, на кладбище муравьи вдоль этих ручьев до самого ее лица поднялись. 
Анастасия. Она тоскует не только по отцу. Тоскует и по жениху. Пора ей жить своим домом. Вот в Царьграде есть один большой господин, он из наших мест, у него сыновья, можно о них подумать. В его карман наяву попадает столько денег, сколько не снилось всем грекам от Кавалы до Земуна. Младший его сын, к сожалению, не подходит. Я только оттуда, сама видела. Хотя, может, он еще выправится. Мать. Говори, говори, Анастасия. 
Анастасия. Ужасно. Лежит он, этот младший, в Царьграде, за расписной печью, построенной в виде церкви, и мучается. Говорят, дьявол на него помочился, с тех пор он вскакивает среди ночи, убегает из дома и до утра метет метлой улицы по всему городу. Его колдунья сосет, кусает за пятки, и у него из груди течет мужское молоко... 
Мать. Сохрани и спаси нас, Господи! И его ты предлагаешь в женихи? 
Анастасия. Да нет, он не годится. Но вот старший сын, Гргур, другое дело. Тот давно уже сунул ногу в стремя и взмахнул саблей, закаленной в огне горящего верблюжьего навоза. Этот - золото высшей пробы. 
Мать. А-а, знаю, о ком ты говоришь. 
Анастасия. Да за этим Гргуром не успевают стирать окровавленную одежду. 
Анастасия. Но отец Гргура из семьи графа. Что ни говори, а господин Аврам, его отец, большой человек, и чуб у него толстый, как конский хвост. 
Мать. Вот этого-то чуба я больше всего и боюсь. Кто он такой, этот господин Аврам? Хоть кто-нибудь это знает? Что он за человек? Как я отдам мою девочку в незнакомый дом? Про них шушукаются от Кавалы до Земуна. И шушукаются, видно, не зря. 
Анастасия. Тогда подожди. Не отдавай ее за кого попало. А я тем временем разнюхаю. Только смотри! Калина-то знаешь как размечталась! У тебя мало времени. 
КАРТИНА 2-я 
Улица с провинциальными особняками в стиле барокко. Придунайский город. 
1-й мальчик. Поиграем? 
2-й мальчик. Во что? 
1-й мальчик. Давай штанами меняться! 
2-й мальчик. Давай! 
Меняются штанами, точнее огромными белыми шароварами с широченными штанинами. 
1-й мальчик. Ну, теперь говори, что ты видишь в моих штанах? 
2-й мальчик. Я вижу Царьград. 
1-й мальчик. Врешь. Я не видел. 
2-й мальчик. А вот я вижу. 
1-й мальчик. И что же ты видишь в Царьграде? 
2-й мальчик. Вижу господина Аврама Бранковича, как он хромает по улице. (Передразнивает его, оба смеются.) 
1-й мальчик. Я тоже видел господина Аврама Бранковича, только на самом деле! 
2-й мальчик. Ты его правда видел? 
1-й мальчик. Конечно. Отец брал меня с собой в Джулу, там я его и видел. 
2-й мальчик. И какой он? Действительно может съесть ночь, как о нем рассказывают? 
1-й мальчик. Да нет, он еще страшнее. Точно тебе говорю. 
2-й мальчик. Как это страшнее? 
1-й мальчик. Когда он проходит мимо стада овец или буйволов, скотина начинает шагать на месте. 
КАРТИНА 3-я 
Царьград. Дом Бранковича. В доме за печкой, сложенной, как маленькая церковь, лежит Вид, он стонет. В углу огромная деревянная обезьяна с длинным членом. Аврам и Аверкие Скила готовятся к обычным упражнениям на саблях. Кир Аврам снимает с украшенного бесчисленным количеством бубенчиков и стоящего, как стол, посреди комнаты верблюжьего седла длинную уздечку. Один ее конец бросает Аверкие, другой держит в левой руке. Гаснет свет, гореть остается лишь лампада перед иконой. Оба медленно наматывают уздечку себе на руку, постепенно сближаясь, и неожиданно набрасываются друг на друга с саблями. Аврам заметно хромает. При появлении госпожи Бранкович они прекращают упражнения, Аверкие зажигает свет и уходит, а кир Аврам, не обращая на женщину внимания, подходит к седлу и начинает писать на нем, как будто это стол; в седле даже укреплен письменный прибор. 
Аврам (кнутом убивает у себя на спине мух). Сейчас мне нужно побыть одному. 
Госпожа Бранкович (видная, красивая женщина). Опять хочешь заснуть и увидеть во сне свою сестру? Увидеть ту, которая позволяет тебе собирать с нее груди, как персики с дерева? Посмотри на себя, от этих снов у тебя вся постель мокрая, а сам ты совершенно высох. Кончишь так же, как и наш сын, который лежит за печью! 
Уходит. Входит Анастасия. 
Аврам. Принесла? 
Анастасия (вынимает нож и бутылку розового винного уксуса). Все здесь. Разбудим его. (Подходит к постели за печкой и, напевая, будит сына Аврама, Вида.) 
Вид (просыпается). Услышана будет молитва того, кто семенем пророс из горькой души! 
Анастасия (обнимает его с известной долей чувственности). Слушай меня как следует, милый мой! Возьми этот нож. В полночь полей его уксусом из этой бутылки. Когда колдунья придет сосать тебя, пообещай ей дать соли взаймы, если она вернется за ней утром. От такого она не сможет отказаться. А когда она согласится, этой же ночью, когда она будет ползать по тебе и сосать тебя воткни ей в руку нож, смоченный в уксусе. Вот и все. А теперь спи. 
Анастасия и Бранкович уходят. Бьет полночь. Вид поливает нож уксусом и притворяется спящим. Входит колдунья, закутанная так, что ее трудно рассмотреть, за ней, с лучиной в руке, Анастасия. Колдунья - а это на самом деле госпожа Бранкович, которую невозможно узнать, - смотрит на спящего юношу, и косы у нее на голове приподнимаются, как кобры. Она бросается на грудь юноше, разрывает на нем рубашку и начинает неистово сосать его, он не защищается. 
Вид. Приходи утром, я дам тебе взаймы соли! 
Колдунья. Приду, сладкий мой, приду, твое молоко как мед медовое, приду, любимый мой, подсолить молоко. 
В этот момент Вид ножом, смоченным в уксусе, наносит ей удар в руку; колдунья вскрикивает, Анастасия гасит лучину, и обе выбегают вон. 
КАРТИНА 4-я 
Входит Бранкович. Вид садится в постели за печкой-церковью. Утро. Слышен стук в дверь. Бранкович открывает, на пороге стоит госпожа Бранкович во всей своей красоте, но бледная как мел.