Компас черного капитана
Здесь же, сбросив тяжелые и теплые одежды, они ослепили трактир пестротой своих нарядов и невероятной жизнерадостностью. На них красовались разноцветные штаны и сине-красно-желтые рубахи, лица были разукрашены. Акробаты без устали паясничали, плясали и совершали различные кульбиты. Мне казалось, что кто-нибудь из них вот-вот свалится и разнузданное веселье в один миг оборвется драмой.
Но я смеялся вместе со всеми и хлопал в ладоши, подбадривая циркачей. В наших краях такое чудо случалось нечасто. В последний раз к нам заезжал странствующий менестрель, и было это еще в прошлом году. Не пробыв и недели, он подался обратно в Снежные Холмы, и, честно говоря, никто из нас не жалел об этом. Пел он отвратно, даже на наш непритязательный вкус. А теперь в забытую Богами деревню прибыл настоящий цирк! Мне не передать той радости, того ощущения праздника, что поселилось в сердце. Я ждал чудес. Я изнемогал от желания увидеть все то, о чем весело кричали зазывалы.
В таверну Пухлого Боба ворвалось настоящее веселье, и с каждой минутой в большой зал трактира набивались все новые и новые жители деревни. Рассаживались у столов, улыбаясь озорным шуткам, но пока ничего не заказывали. Не хотели прерывать маленького представления. Один из акробатов вышел в середину зала и ходил там колесом, пока его товарищ хорошо поставленным голосом рассказывал о «великом таинстве со времен Лазаря Берегового», о «лучшем представлении от Северных гор и до Южного Круга» и «великолепном бродяге Аниджи, хозяине потрясающего цирка «Четыре хвоста». Остальные циркачи вытащили из-под одежд музыкальные инструменты и стали играть заводную мелодию, от которой даже самые скептичные слушатели начинали улыбаться. Музыка подхватывала, кружила и целиком заполняла мир нашей сонной деревушки.
Я видел, как мои соседи выстукивают ладонями бодрый ритм и как с каждой минутой в таверне становится все теснее, и даже «холодные» столы, расположившиеся у самой двери, – уже заняты.
– Представление! – кричал глашатай. – Сегодня будет представление! Глотатели огня и танцовщицы с самого Берега.
Играли бубны, резвилась дудочка, и дергал струны походной лютни сероглазый акробат.
– Представление! Диковинные звери и песни Артуриана Славного! Представление!
Впереди должны были быть только радость и праздник. Волшебные дни разудалой ярмарки, праздных шатаний меж торговых ледоходов и лотков с безделушками, веселых песен, хороводов и вечерних представлений. Горячих сладких напитков и разных вкусностей, за которые не жалко отдать последнюю монету! Пухлый Боб с пониманием отнесся к прибытию цирка и справедливо посчитал, что работа в теплице может и подождать денек. Так что я оказался всецело предоставлен самому себе.
И ни о чем, кроме ярмарки, в тот день не думал. Это было редкое ощущение сиюминутного счастья. Тот исключительный момент, когда ты можешь понять и отделить чувство радостного восторга и дать ему название. Понять, что именно этот момент важен, что именно он расправляет за твоей спиной крылья, а все твое тело переполняют волнительная легкость и предвкушение чуда. Чуда вполне реального.
Вот что занимало мои мысли, когда Эрни показал мне компас и сказал:
– Смотри, что мне дал Одноглазый!
Он вошел в таверну, когда все места за столами уже были заняты и народ толпился в проходах, вытягивая головы и силясь разглядеть представление циркачей. Эрни уверенно протиснулся через взбудораженную массу ко мне и остановился рядом.
Можно сказать, что мы с ним дружили. Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая того белобрысого и вечно лохматого паренька с кривыми передними зубами и молочно-белой тоненькой кожей, – я понимаю, что он-то со мной действительно дружил. А вот с моей стороны это сложно было назвать дружбой. Нехорошо, конечно, нельзя открещиваться от своего прошлого. Мы – это то, что осталось в памяти окружающих, как бы нам ни хотелось думать иначе.
Ему было немногим меньше моего, но я почти никогда не воспринимал его всерьез. Кроме того случая.
– Что это? – Я посмотрел на маленькую коробочку, зажатую в меховой рукавице. Эрни счастливо улыбался, наслаждаясь моим вниманием. Глаза парня заблестели от удовольствия, а я почувствовал, как злюсь на то, что он тянет время, отвлекая меня от веселья циркачей.
Акробаты веселились, глашатай загорланил известную песню про Ледового Короля и шаркуна, и слова подхватили во всех уголках таверны, отбивая ритм по столам и топоча ногами. Я не пел. Моим вниманием завладела черная коробочка с вырезанными на ней гравюрами. В темноте зала было сложно понять, что на них изображено, и слишком утонченным казался сам рисунок.
– Одноглазый сказал, что это из Ледяной Цитадели! Компас! – жарко прошептал Эрни. Он жадно ловил мой взгляд и радостно просиял, когда с моих уст сорвалось:
– Ух ты!
Вне всяких сомнений, эта штука бывала в Ледяной Цитадели. Прикрыв ее от чужих глаз, я посмотрел на Эрни и кивнул в сторону прихожей:
– Пойдем!
Мы ловко протиснулись сквозь галдящую и веселящуюся толпу, проскользнули в темную прихожую, и я сразу же запахнулся. Здесь было чуть выше нуля, но после теплого, почти жаркого зала эта прохлада очень бодрила.
От уличной двери ощутимо тянуло холодом.
Эрни с благоговением вытащил резную украшенную коробочку и, высунув язык от сосредоточенности, открыл ее. Темнота прихожей озарилась голубоватым пульсирующим светом, и я увидел, что стрелка компаса мягко сияла бирюзой. По краям ее разбегались в стороны красненькие огоньки, а центральная ось, на которой держалась сама стрелка, блестела золотом.
– Ого! – прошептал я. – Вот это да!
– Интересно, куда он показывает? Как думаешь? – Эрни был счастлив. В мягком свете артефакта его лицо показалось мне ликом сказочного существа.
– Не знаю… – Я осторожно забрал у него компас, почувствовав, как он испугался – на один-единственный миг, но испугался, – что у меня хватит наглости отобрать подарок Одноглазого. Стрелка качнулась и уткнулась куда-то за окно. Куда-то на юг.
Я повернулся, и компас послушно отреагировал на мое движение. Бирюзовая стрелка скользнула по кругу и остановилась, успокоившись.
Она указывала туда же, куда и до этого.
– Как ты думаешь, что там?! – спросил Эрни.
Мне так не хотелось отдавать ему это сокровище. Темная частичка моей души хотела обладать этой, может быть, даже бесполезной игрушкой. Но я пересилил себя и вложил коробочку в ладошку приятелю.
– Он сказал, что я очень хорошо работал. Он сказал, что я заслужил ее, – сиял от радости Эрни. Таким я его и запомнил. Стоящим в темноте прихожей, в голубоватом свечении компаса. От его дыхания в воздухе повисали облачка́ пара, которые тотчас рассеивались, растворяясь.
У него были такие счастливые глаза…
– Цирк едет! Ци-и-и-ирк! – радостно и пронзительно закричал снаружи Тони Пискля. И мы с Эрни вздрогнули, переглянувшись. Эрни сунул коробочку себе за пазуху, торопливо застегнулся и бросился из таверны на улицу, а я поспешил в зал, где веселились акробаты. Схватил висящий на грубой вешалке тулуп, шапку, сунул ноги в унты и побежал следом за приятелем.
К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шел покрашенный в белый цвет двухпалубный скорт охраны. Солнце уже взошло достаточно высоко, и снег слепил глаза, таким образом скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.
Защищенные броней гусеницы скорта вгрызались в лед, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надежно закрыты, и это неудивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только ради жесткой дисциплины – так это вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас все проще да спокойнее. Обычные наемники-охранники, как и все, любящие тепло и мирную службу. Зачем лишний раз палубы вымораживать?
За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лед. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырехъярдовые железные колеса, приводящие в движение грубые, обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются «пальцы» и невероятно большие гусеницы сползают с катков. Открыв рот, я смотрел на приближающееся чудо.