Хрустальный поцелуй (СИ)

Я дергалась и на работе. Не то чтобы я срывалась на Хансе, вовсе нет. Еще со времен лагеря я научилась держать свои волнения при себе, и это умение давало осечку всего пару раз. Я ведь тоже выросла, тоже научилась приспосабливаться под окружающую действительность. Но каждый раз, когда в кабинете Ханс доставал газету или вслух зачитывал мне новостные заметки, я боялась и нервничала. Потому что не знала своего будущего. Не знала, что меня ждет, и узнать это я никак не могла. Я просто старалась делать свою работу хорошо, чтобы — и даже сама мысль об этом звучала отвратительно — не давать Хансу никакого повода отдать меня полиции. Чтобы не давать ни малейшего повода никому.
Я училась не доверять. Нельзя было назвать это умение полезным, но так, думая, что я отгородилась от Ханса, мне становилось проще. Я чувствовала себя в странной безопасности, абсолютно позабыв, что я не могу от него спрятаться.
От него и от его взгляда.
Потому что, в очередной раз читая новости, он взглянул на меня и отложил газету. Я замерла в кресле, уставившись на свои сцепленные в замок пальцы.
— Это все новости на сегодня? — спросила я, когда молчание затянулось.
— Будет одной больше, если ты мне расскажешь, что с тобой происходит.
Я приложила максимум усилий, чтобы мой взгляд выглядел удивленным, а не напуганным и потерянным.
— А что со мной происходит?
Ханс усмехнулся и подошел ко мне. Когда он сидел за своим столом, разговаривать с ним — скрываться от него — было гораздо проще. А теперь он стоял рядом, и я чувствовала запах его духов. И больше всего на свете мне хотелось просто уткнуться носом в его плечо и простоять так всю оставшуюся жизнь. А вокруг пусть хоть пожар.
— Ты сама не своя в последнее время. Что тебя беспокоит?
— Ничего? — прозвучало отвратительно неуверенно, и я сама это понимала. Прозвучало как вопрос или жалкая попытка оправдаться, и мне стало жутко стыдно за все мои мысли разом: за то, что я боялась признаться Хансу в причине моей замкнутости, за то, что я ждала от него подвоха, даже зная, что ближе у меня никого в мире нет. Я всхлипнула, но постаралась быстро взять себя в руки. — Эти аресты, — наконец призналась я, — они меня беспокоят.
Ханс серьезно кивнул.
Да, время было опасным, и он понимал это, наверное, даже лучше меня. Пока я боялась и ждала чего-то, что должно было вот-вот произойти, Ханс видел гораздо больше.
—Они тебя не тронут, — сказал он. Теперь удивление было неподдельным.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что я сделал все для того, чтобы тебя обезопасить.
— В смысле? — я все еще не понимала, что же именно он для меня сделал. Как он это сделал. Я хотела поверить ему, но подозрительность, растущая все это время, удерживала меня от возможного шага в пропасть.
— Я собрал нужные документы, — терпеливо пояснил Ханс, — и отправил по нужному адресу. Ты в безопасности, слышишь? Никто тебя не тронет.
Волна облегчения затопила сердце. Я чувствовала себя так, будто сбросила невероятно тяжелый камень с плеч, и, казалось, даже дышать стало свободнее. Я вскочила со своего места и кинулась Хансу на шею. Ничего больше в тот момент я не хотела, чем просто обнять его, выражая благодарность, для которой не могла найти достаточных слов — все они казались мне слишком серыми, слишком невыразительными. Я обнимала его и беспорядочно шептала «спасибо», но чувствовала, что и этого совершенно искреннего слова мало, чтобы рассказать обо всем, что я чувствую. Он тихо смеялся и гладил меня по голове, отвечая, что понимает мой страх.
А я улыбалась и хотела заплакать от того, как сильно я его любила.
========== 23. ==========
В начале ноября я поняла, что буря, которую все так ждали и боялись, все-таки нас настигла. Седьмого числа на всю страну прогремело известие об убийстве кого-то из немецких чиновников за границей. Убийцу, конечно, поймали сразу же, но от этого известие не стало приятнее. Все понимали, что это война.
Мы с Хансом на эту тему не говорили. Я все еще не понимала, как можно убивать людей, но не видела смысла постоянно упоминать об этом в разговорах. Но больше всего меня поразило даже не убийство, а то, что за ним последовало — то, как власти тут же отреагировали на такую несправедливость, на следующий день объявив о том, у граждан-евреев больше нет никаких прав в нашей стране.
Я испытывала сложные чувства по этому поводу. С одной стороны, мне казалось диким то, как жестоко они поступили с немецким послом во Франции. С другой — я прекрасно понимала, что виновных нужно наказать и дать им понять, что расплата придет. Изнутри меня разрывало от ощущения надвигающейся катастрофы, но я постаралась отогнать эти мысли подальше и не думать о происходящем.
Но вечером того же дня к Хансу пришел не знакомый мне человек. У него была хитрая ухмылка и темный взгляд, и меня, когда я его увидела, обдало холодом, а волна страха прокатилась по спине мурашками. Этот человек мне не понравился. Но Ханс с улыбкой пожал ему руку, и они прошли в кабинет, попросив меня пока посидеть с Урсулой. Я, конечно, повиновалась, но внутри у меня все дрожало от волнения. О чем они там говорят? Что происходит?
Этот человек не показался мне хорошим, и я боялась — за Ханса, переживая, что его могут втянуть в темную историю. Я понимала, что он взрослый человек с головой на плечах, но все равно не могла перестать беспокоиться за него. Потому что любила.
Через несколько минут меня попросили зайти в кабинет. Ханс нервно качал ногой, сидя в кресле, а незнакомец с интересом разглядывал меня. Я не решилась подходить ближе, замерев почти у самого входа.
— Говорят, ты была одной из лучших в том лагере, да? — вместо приветствия спросил он. Я непонимающе посмотрела на Ханса, но тот глядел куда-то в сторону, не обращая на наш разговор внимания.
— Была, — осторожно согласилась я.
— Это хорошо, — мужчина усмехнулся. — А не хочешь ли ты нам помочь?
— Помочь с чем?
Я не расслаблялась, справедливо побаиваясь этого незнакомца.
— Завтра вечером мы хотим посетить несколько определенных мест. И нам нужна помощь. Нам нужно как можно больше человек, а то визит получится, — он усмехнулся снова, и я едва смогла себя удержать от того, чтобы не дернуться от отвращения, которое во мне вызывала его усмешка, — не таким впечатляющим. А если с нами будет прогрессивная молодежь вроде тебя, то будет еще лучше.
Он окинул меня взглядом, от которого мне стало еще противнее. Будто меня оценивали. Искали изъяны. Рассматривали, пытаясь найти что-то неясное.
— Генрих, — вдруг подал голос Ханс, — ты уверен, что это так необходимо?
Я смотрела на него с интересом. Он явно знал больше, чем они хотели мне рассказать, и это заставляло меня нервничать еще больше.
— Приказ есть приказ, — Генрих пожал плечами с таким видом, будто у него действительно нет выбора, но я видела, что ему нравится происходящее. — И ты знаешь, что не подчиниться я не могу. К тому же, посмотри, какая она у тебя умница. Даже не волнуется. И взгляд такой пронзительный. Она справится, Ханс.
— Можно узнать, что происходит? — не выдержала я. Мне откровенно не нравилось происходящее, и я старалась, чтобы голос прозвучал как можно спокойнее. Словно я действительно не волнуюсь.
— Обычная организационная деятельность, — холодно рассмеялся Генрих. — Так что, ты согласишься пойти с нами?
Я бросила быстрый взгляд на Ханса, ища его поддержки. Тот едва заметно кивнул, видимо, одобряя то, куда меня звали. И хотя меня подмывало отказаться, я все же согласилась.
— Вот и умница! — воскликнул Генрих и встал. — Я знал, что ты сделаешь правильный выбор.
Он потрепал меня по волосам и вышел, напоследок бросив Хансу, чтобы тот его не провожал.
Я села на свободное теперь место и посмотрела на Ханса. Он выглядел уставшим, под глазами залегли тени, а цвет лица отчего-то казался серым. Или это свет играл с ним злую шутку.
— Ханс, что происходит? — спросила я, надеясь на откровенный ответ. Но Ханс молчал, постукивая пальцами по столу. — Пожалуйста, скажи. Мне страшно.