Зима (ЛП)

— Привет, красавица.
Он ставит бутылку на стойку и хмурится на Клэр — бармена, а она хмуро смотрит на меня.
— Что случилось? — спрашивает он.
— Ничего, Люк. Просто она заказала два блюда и пиво.
Он моргает и смотрит на нее так, будто она говорит на шведском вместо английского.
— Ну и что?
— Хорошо, — отвечает Клэр, пожимая плечами. — Я подумала, будто ты решил, что она одна, вот и все.
Люк улыбается, глядя на меня сверху вниз и подталкивая плечом.
— Она думает, что я пытаюсь тебя клеить.
— Ты не должен платить за нашу еду, Люк.
Все становится еще более неловким.
— Я знаю, что не должен. Но я хочу. Это так плохо?
Убираю в карман деньги, которые держу в руке; краска приливает к щекам.
— Хм, спасибо. Я не знала, что ты здесь играешь.
Чувствую необходимость в том, чтобы уточнить это, дабы он знал — я не преследую его. Это последнее, что мне нужно.
— Да. Я иногда играю здесь до начала ночной смены. Чтобы зарядиться. Двенадцатичасовая смена выматывает. — Он кивает на Ноа, который возвращается из туалета и теперь сидит позади нас. — Свидание?
— Нет. Нет, конечно, нет, — конечно, нет? Я что, гребаная девственная монахиня? Я могу ходить на я, если захочу. Выпрямляю плечи. — Ну, вроде того. Скорее всего. Я не совсем уверена.
Люк хмурится, по-прежнему глядя на Ноа. Выражение его лица мрачное.
— Непонятные отношения, да?
— Нет, это не отношения. Мы не... Я имею в виду, что это не... — ненавижу эти моменты, когда превращаюсь в непонятно кого — девушку, которая не может связать пару слов. Ужасно.
Люк сжимает медиатор в руке так сильно, что зеленый пластик становится белым. Он бросает его на стойку.
— Хорошо, ладно, удачи, что бы это ни было. Я должен идти. Последняя песня.
— Конечно.
Он опускает голову и хмурится, пристально глядя на меня.
— Ты же знаешь, я всегда здесь. Если тебе нужно что-нибудь, только позови, Эв. Особенно если нужно надрать кому-нибудь задницу.
Люк стреляет острым взглядом в Ноа, когда говорит это, а потом, прежде чем развернуться, пятится, делая четыре шага, и исчезает в толпе. Люди расступаются перед ним, словно он — чертов Джефф Бакли.
— Кто это был? — Ноа стоит у меня за спиной, опираясь на стойку. Он улыбается, но его лоб нахмурен.
— Просто друг, — говорю я ему.
Клэр возвращается обратно за стойку бара, стреляя в меня острыми, словно кинжалы, взглядами; толпа вспыхивает, слышны возгласы и свист. С этой позиции я могу видеть только кусочек Люка выше пояса. Он поднимается на то, что должно быть небольшой сценой в углу, перекидывает ремень гитары через голову и садится — я предполагаю, там стул.
— Невероятно, да? Ты знакома с парнем, который здесь играет, — говорит Ноа, наклонившись так, чтобы говорить прямо в ухо. Его горячее дыхание обдает мою шею, и я борюсь с желанием сделать шаг назад. Это не то чтобы неприятно. Это... Ну, я не знаю. Что-то мешает мне наслаждаться его близостью так, как еще двадцать минут назад. И я не настолько глупа, чтобы притворяться, будто не знаю, что именно. Или кто. Я просто отказываюсь это признавать.
— Спасибо за то, что так принимаете сегодня, — мягко говорит в микрофон Люк. Его голос спокойный, и тишина окутывает море людей между баром и сценой. Они осторожно перешептываются друг с другом, словно это важно — слышать каждое слово из его уст. — У меня осталась всего одна песня. Она не из моих. Классика. Эта песня очень много значит для меня, так что я надеюсь, вам понравится.
Люк наигрывает несколько аккордов на гитаре, глядя на струны, хотя я на сто процентов уверена, что ему вовсе не нужно смотреть на них. Я не сразу узнаю мелодию. Когда его нога начинает выстукивать знакомый ритм на сцене, мое горло сжимается. Это Blackbird. The Beatles. Единственная песня, которую мой отец мог сыграть с закрытыми глазами. Его любимая. Брови Люка сходятся вместе и поднимаются; он начинает петь, и у меня в животе появляются бабочки. О, боже. Его голос такой красивый. Хриплый, совершенный и полный эмоций. Он поет так, будто это его сердце сейчас лежит на полу, а не мое. Слова о том, как чинить сломанные вещи, разбитые сердца и сломанные крылья, учиться летать пробивают меня настолько, что я чувствую, будто не могу дышать.
— Можем ли мы... Ты не против, если мы снова сядем?
Ноа кивает и дарит мне свою фирменную улыбку, подталкивая к столику. Это короткая песня, так что я должна продержаться всего лишь пару минут до того, как она, наконец, закончится, и студентки сделают то, что они делают лучше всего: закричат.
— Он хорош, — говорит Ноа, делая глоток пива. Его слова верны, но тон идет вразрез с ними.
— Да. Он хорош, — и Люк на самом деле хорош. Но почему... Почему он сыграл эту песню?
— На бис! На бис! — Эти девушки явно прошли не через один раунд текилы. И, кажется, не заинтересованы в том, чтобы Люк ушел со сцены без еще одной песни.
Ноа смеется, глядя на сцену с изумлением.
— Что это, чертов Мэдисон-сквер-гарден?
Я оглядываюсь. Позади меня Люк поднимает руки, делая все возможное, чтобы уйти со сцены, не обижая никого. Не похоже, что у него это выйдет. Девушки преграждают ему путь, ноги на высоких каблуках топают в ожидании. Люк опускает руки, на его лице поражение. Он снова садится на стул.
— Ладно, ладно. Еще одну песню. Пусть это будет кавер. Выбирайте, народ.
— Что ты можешь сыграть? — кричит кто-то рядом.
Люк улыбается, его зубы сверкают в искренней улыбке.
— Все, что вы предложите.
— Radioactive! — кричит тот же самый парень.
— Да, Radioactive!
— Radioactive!
Люк просто кивает головой. На этот раз он не смотрит на гитару, а позволяет глазам бродить по оживленной толпе перед ним, когда начинает играть блюзовую версию популярного хита Imagine Dragons. Этот номер слишком отличается от того, что был до этого. Blackbird был наполнен болью, в то время как этот — игривый и электронный. У меня мурашки по коже, когда он доходит до той части, где Дэн Рейнольдс поет: «Каждый вдох полон химикатов».
— Еда здесь, — говорит Ноа, обратив мое внимание на столик.
Вот это да. Я смотрела на Люка и полностью игнорировала парня, который привел меня сюда.
— Черт, прости. Просто никогда прежде не видела его на сцене, — я прошу прощения, когда Клэр ставит наши гамбургеры на столик. Она не удостаивает ни одного из нас взглядом — слишком занята тем, что строит глазки Люку.
— Ты давно его знаешь? — спрашивает Ноа, взяв бургер.
— Выросли вместе, — говорю я. — Но он старше, поэтому мы особо никогда не общались.
— Хм. Оказывается, провинциальный Огайо обосновался в большом городе.
— Что? — Все еще находясь под впечатлением, я чуть не переспрашиваю, что он имеет в виду. И вовремя вспоминаю. Я из Огайо, что означает, Люк теперь тоже должен быть оттуда. Блин, это становится сложнее.
Мы едим, пока весь бар хором поет песню. Когда она заканчивается, люди расходятся группами и разговаривают, заказывают в баре еду и выпивку. Я спиной чувствую пронзительный взгляд Люка, пока он упаковывает свою гитару и молча уходит из «У О’Фланагана», даже не попрощавшись.
Наступает неловкий момент между Ноа и мной, как только мы выходим из бара. Он настаивает на том, чтобы проводить меня обратно домой, не напрашиваясь на приглашение зайти, — просто наклоняется вперед и нежно прячет прядь моих волос за ухо.
— Знаешь, — говорит Ноа, — если бы ты мне не нравилась, сейчас было бы самое подходящее время, чтобы попытаться поцеловать тебя.
— Что? — часть меня хочет смеяться. Смех — в эти дни такое несвойственное для меня желание, что я никогда не знаю, является ли это правильной реакцией. Ноа совершенно серьезен, и мне действительно не хочется его обидеть. Даже после неловкой ситуации с Люком, думаю, у нас все нормально.
— О да, это верно, — говорит Ноа. — Я бы приступил к делу, если бы ты мне не нравилась. Поцелуи, покусывания губ, распускание рук. — Он шевелит пальцами и подмигивает. Определенно, шутит. Я, наконец, могу себе позволить смех, но, похоже, момент упущен.