Собрание сочинений в одном томе

  
Владимир Высоцкий
 
Собрание сочинений в одном томе
   
ПЕСНИ
   
1960–1966
   
СОРОК ДЕВЯТЬ ДНЕЙ
 
 
 
Суров же ты, климат охотский, —
 
Уже третий день ураган.
 
Встает у руля сам Крючковский,
 
На отдых — Федотов Иван.
 
 
 
Стихия реветь продолжала —
 
И Тихий шумел океан.
 
Зиганшин стоял у штурвала
 
И глаз ни на миг не смыкал.
 
 
 
Суровей, ужасней лишенья,
 
Ни лодки не видно, ни зги, —
 
И принято было решенье —
 
И начали есть сапоги.
 
 
 
Последнюю съели картошку,
 
Взглянули друг другу в глаза…
 
Когда ел Поплавский гармошку,
 
Крутая скатилась слеза.
 
 
 
Доедена банка консервов,
 
И суп из картошки одной, —
 
Все меньше здоровья и нервов,
 
Все больше желанье домой.
 
 
 
Сердца продолжали работу,
 
Но реже становится стук.
 
Спокойный, но слабый Федотов
 
Глодал предпоследний каблук.
 
 
 
Лежали все четверо в лежку,
 
Ни лодки, ни крошки вокруг.
 
Зиганшин скрутил козью ножку
 
Слабевшими пальцами рук.
 
 
 
На службе он воин заправский,
 
И штурман заправский он тут.
 
Зиганшин, Крючковский, Поплавский —
 
Под палубой песни поют.
 
 
 
Зиганшин крепился, держался,
 
Бодрил, сам был бледный как тень,
 
И то, что сказать собирался,
 
Сказал лишь на следующий день.
 
 
 
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
 
«Ребята! — еще через час. —
 
Ведь нас не сломила стихия,
 
Так голод ли сломит ли нас!
 
 
 
Забудем про пищу — чего там! —
 
А вспомним про наш взвод солдат…»
 
«Узнать бы, — стал бредить Федотов, —
 
А что у нас в части едят?»
 
 
 
И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
 
Какое-то судно идет!
 
К биноклю все сразу приникли,
 
А с судна летел вертолет.
 
 
 
…Окончены все переплеты —
 
Вновь служат, — что, взял океан?! —
 
Крючковский, Поплавский, Федотов,
 
А с ними Зиганшин Асхан!
 
 
1960
 
  
ТАТУИРОВКА
 
 
 
Не делили мы тебя и не ласкали,
 
А что любили — так это позади, —
 
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
 
А Леша выколол твой образ на груди.
 
 
 
И в тот день, когда прощались на вокзале;
 
Я тебя до гроба помнить обещал, —
 
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
 
«А я — тем более!» — мне Леша отвечал.
 
 
 
И теперь реши, кому из нас с ним хуже,
 
И кому трудней — попробуй разбери:
 
У него — твой профиль выколот снаружи,
 
А у меня — душа исколота снутри.
 
 
 
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, —
 
Пусть слова мои тебя не оскорбят, —
 
Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху,
 
И гляжу, гляжу часами на тебя.
 
 
 
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
 
Он беду мою искусством поборол:
 
Он скопировал тебя с груди у Леши
 
И на грудь мою твой профиль наколол.
 
 
 
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
 
Но ты мне ближе и роднее оттого,
 
Что моя — верней, твоя — татуировка
 
Много лучше и красивше, чем его!
 
 
1961
 
  
КРАСНОЕ, ЗЕЛЕНОЕ
 
 
 
Красное, зеленое, желтое, лиловое,
 
Самое красивое — на твои бока!
 
 
 
А если что дешевое — то новое, фартовое, —
 
А ты мне — только водку, ну и реже — коньяка.
 
 
 
Бабу ненасытную, стерьву неприкрытую,
 
Сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?»
 
А ты — всегда испитая, здоровая, небитая —
 
Давала мине водку и кричала: «Еще нет!»
 
 
 
На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались —
 
Крупными купюрами, «займом золотым», —
 
Но однажды — всыпались, и сколько мы ни рыпались —
 
Все прошло, исчезло, словно с яблонь белый дым.
 
 
 
Бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою
 
О том, что будешь ждать меня ты долгие года, —
 
А ну тебя, патлатую, тебя саму и мать твою!
 
Живи себе как хочешь — я уехал навсегда!
 
 
<1961>
 
  
Я БЫЛ ДУШОЙ ДУРНОГО ОБЩЕСТВА
 
 
 
Я был душой дурного общества,
 
И я могу сказать тебе:
 
Мою фамилью-имя-отчество
 
Прекрасно знали в КГБ.
 
 
 
В меня влюблялася вся улица
 
И весь Савеловский вокзал.
 
Я знал, что мной интересуются,
 
Но все равно пренебрегал.
 
 
 
Свой человек я был у скóкарей,
 
Свой человек — у щипачей, —
 
И гражданин начальник Токарев
 
Из-за меня не спал ночей.
 
 
 
Ни разу в жизни я не мучился
 
И не скучал без крупных дел, —
 
 
 
Но кто-то там однажды скурвился, ссучился —
 
Шепнул, навел — и я сгорел.
 
 
 
Начальник вел себя не въедливо,
 
Но на допросы вызывал, —
 
А я всегда ему приветливо
 
И очень скромно отвечал:
 
 
 
«Не брал я на душу покойников
 
И не испытывал судьбу, —
 
И я, начальник, спал спокойненько
 
И весь ваш МУР видал в гробу!»
 
 
 
И дело не было отложено,
 
И огласили приговор, —
 
И дали всё, что мне положено,
 
Плюс пять мне сделал прокурор.
 
 
 
Мой адвокат хотел по совести
 
За мой такой веселый нрав, —
 
А прокурор просил всей строгости —
 
И был, по-моему, не прав.
 
 
 
С тех пор заглохло мое творчество,
 
Я стал скучающий субъект, —
 
Зачем мне быть душою общества,
 
Когда души в нем вовсе нет!
 
 
1961