Тринити

Я стал подумывать, жив ли вообще человек, собравший архив.
Познав в пылу поиска весь современный литературный процесс, я едва не превратился в критика.
В конце концов я окончательно убедился в том, что рукописи были не забыты в балке на побережье, а намеренно оставлены. Кому-то они просто перестали быть нужными. И я наконец-то понял почему.
И тогда я отважился на этот шаг — присвоил их себе. Попросту говоря, украл и стал готовить к публикации под своим именем.
Я помнил эти чужие тексты наизусть, и мне оставалось только придать им некое подобие сюжета, сюжета больше в хронологическом, чем в драматическом смысле. Переделывать записки не было ни смысла, ни возможности, поэтому я оставил стилистику нетронутой и доработал только те места, к которым автор, задумай он издать книгу, и сам, вероятнее всего, не раз вернулся бы еще.
На свой страх и риск и не без помощи Олега я восстановил содержание листов, сгоревших в буржуйке. Мне пришлось в течение многих часов допрашивать своего напарника по телефону, чего он там такого интересного прочитал без меня, пока разжигал печь. К слову сказать, он вспомнил почти все, что сжег, — настолько запоминающимися были хохмы, изложенные дерганым языком, в основе которого лежало филигранное технократическое словоблудие.
Я предаю гласности эти записки в надежде на то, что после стольких лет они не повлекут за собой никаких трагедий. А если отыщется владелец архива, пусть он поймет меня.
 
Глава 2
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Артамонов опасался опоздать на первую в своей жизни лекцию и проснулся ни свет ни заря.
Он явился на занятия, когда институт был еще пуст — кроме вахтеров да уборщиц, кругом не было ни души.
Артамонов сверил свои часы с висящими на колонне в вестибюле и принялся переносить в блокнот расписание на первый семестр. Постепенно у доски расписаний собралась значительная толпа и стала оттеснять Артамонова к окну.
За спиной Артамонова возникла девушка. Она заметно суетилась. Вся пыщущая жаром, она срывающимся дыханием обдавала Артамонова с головы до ног. В исторгаемых ею клубах марева Артамонов чувствовал себя как в турецкой бане и поеживался.
Одета девушка была в просторный зеленый балахон, какие носят на восьмом месяце. По всей вероятности, незнакомка полагала, что такое, не в обтяжку, одеяние скроет хотя бы некоторые параметры ее фигуры.
С высоты своего роста девушка долго посматривала то на доску, то в блокнот Артамонова и наконец поняла, что переписывает одну с ним графу. И когда ее наконец осенило, она тронула Артамонова за локоть и резко спросила:
— Ты тоже, что ли, в 76-Т3?!
Вопрос прозвучал таким тоном, каким в детской страшилке после вкрадчивого повествования круто меняют ритм и произносят: «Отдай мое сердце!»
Словно дернутый током, Артамонов испуганно обернулся и застыл лицом. Ему показалось, что девушке из-за ее гребцовских легких не видно собеседника, и он отступил на три шага назад, чтобы вывести себя из нависающей тени. Подняв голову повыше, он увидел улыбающееся веснушчатое лицо и с нескрываемым удивлением осмотрел фигуру незнакомки. Буквально по ходу, как в режиме перемотки, Артамонов представил ее в некоторых позах, и ему стало страшно неловко. Девушка уловила флюиды и тоже застеснялась своей огромности. Однако тут же справилась с заминкой и повторила вопрос, слегка поменяв местами слова для пущей понятности:
— Ты, что ли, тоже в 76-Т3?
В отношениях с женским полом Артамонов был все еще скромен и застенчив, поскольку его реальный опыт в этом плане исчерпывался тасканием в школе портфеля соседки по парте, а тут пришлось задрать нос кверху, чтобы говорить одногруппнице в лицо, а не в грудь.
— Да, — произнес он после тщательного осмотра фигуры. — Я тоже в 76-Т3.
Аббревиатура «76-Т3» содержала в себе следующие данные: 76 — понятно, год поступления, буква Т обозначала специальность «Турбиностроение», а цифра 3 — соответственно, номер группы на потоке.
— Вот и отлично! — обрадовалась незнакомка. — Значит, будем учиться вместе! Давай познакомимся. Меня зовут Татьяной, Чемерис Татьяна. Но называй меня лучше Таней — девчонки говорили, мне так больше идет. Ты уже все переписал? Тогда я у тебя остальное перекатаю, а то у меня глаза разбегаются.
Артамонов дал ей свой блокнот.
— А тебя-то самого как зовут? — спросила она, освободившись от переписи.
Артамонов сложил губы, чтобы произнести: Виталий, но Татьяна, не дожидаясь ответа, начала вразнос делиться своими переживаниями по поводу первого дня занятий. Перешагивая через три ступеньки, она поволокла Артамонова вверх по лестнице и словно лучшей и давней подруге рассказывала, как из-за одного симпатичного мальчика она не удосужилась прибыть в институт хотя бы за пару дней до занятий, а явилась только сегодня утром самым ранним транспортом, в котором к ней то и дело приставали какие-то странные, но приличные парни и не дали спокойно дочитать «Дикую собаку динго».
— А ты читал эту повесть? Нет? — насела она на него. — Ну ничего, я одолжу тебе ее на пару дней. Я из Кирова, — закончила она о себе. — А ты?
— Из Орла, — скромно ответил он. — Только я не пойму, как ты с утра успела добраться? Отсюда до Кирова двое суток езды на поезде.
— Это не тот Киров, — сказала Татьяна. — Мой в Калужской области. Ты что, ни разу не слышал? — Татьяна снова нависла над собеседником с такой ревностью и нажимом, что тот был вынужден засомневаться в своих географических познаниях.
— Знаешь, не приходилось как-то… — признался он.
— Странно, — укоризненно заметила Татьяна, и в наступившей паузе будто послышалось продолжение: «Стыдно не знать такое!»
Помедлив, она вернулась к теме первого дня занятий:
— Ну вот, кажется, пришли. Высшая физика! Боже мой! Аж страшно делается!
В аудитории, куда они оба протиснулись, никого не было.
— О! — воскликнула Татьяна. — Здесь я писала контрольную по математике. Я сидела вон там! Идем, оттуда хорошо видно. Ты удивишься, но я чуть не завалила эту письменную математику! Хорошо, что знакомые ребята оказались под рукой.
Чтобы как-то участвовать в разговоре, Артамонов приоткрыл свое диалоговое окно и уже чуть не собрался заметить, что он, в отличие от нее, писал в этой аудитории сочинение, но Татьяна оказалась совсем неисправимым мастером монолога и окончательно заткнула его очередным восклицанием:
— О! До звонка еще целых пятнадцать минут! — Она резко откинула назад подол и уселась на скамью прямо так. — Ты пока посиди, я приведу себя в порядок. Ничего не успела сделать, пока ехала! А все из-за этих приставак! Каждым своим сообщением Татьяна давала понять, что она очень востребована на рынке. Доставая косметику, она для надежности еще раз поведала, как чуть не опоздала на остановку и как ей всю дорогу мешали читать. Потом она на время затихла, вытягивая губы, чтобы нанести на них более вызывающий слой помады. Затем ладонью удостоверилась в пышности начеса — не подсел ли? — посурьмила брови, возвела на должную длину ресницы, попудрилась, после чего еще минут пять не вынимала себя из зеркальца уже просто так. Наконец она снова взяла помаду и, как художник, отступив от мольберта на шаг и склонив голову, еще резче выразила нижнюю губу.
Закончив манипуляции, Татьяна чуть было опять не обратилась к Артамонову, но снова, как в омут, бросилась в сумочку.
— Забыла! Ногти! — вскричала она и быстрыми уверенными движениями принялась наносить бесцветный лак.
Аудитория медленно наполнялась первокурсниками. Они терялись, смущались, спотыкались в проходе, стеснялись вошедших ранее, совершенно выпуская из виду, что и все вокруг — такие же неловкие и растерянные. За исключением разве что Татьяны.
Первой была лекция по физике.
Одновременно со звонком вошел лектор.
Татьяна отпрянула от зеркальца и побросала всю косметику в сумочку. Достав тетрадь из портфеля, Татьяна всей своей статью обратилась вперед, к лектору, и надолго забыла про Артамонова. Она была вся внимание.