Тринити

По всем правилам педагогики, лектор, прочитав материал, должен спросить у слушателей: какие будут вопросы? Или: нет ли вопросов по новому материалу? Раньше Владимир Иванович Ярославцев спокойно бросал в аудиторию эту риторику и, не глядя на студентов, аккуратно складывал в папочку свои шпаргалки, а затем под звонок методично завязывал тесемочки этой папочки. Никто из первокурсников ничем не интересовался. Всем все было ясно.
Теперь жизнь пошла сложнее. Теперь в конце каждой лекции по физике с галерки вставал Решетов и загонял Ярославцева в такие уголки вселенной, куда еще не дошел солнечный свет. Похоже, таким образом Реша хотел расквитаться с высшей школой за свое неудачное поступление в институт космических исследований.
Ярославцев был вынужден выслушивать вопросы, на которые наука рассчитывала ответить лишь за рубежом двадцатого столетия. Очки физика сползали на кончик носа, начинавшего непоправимо синеть, а лоб равномерно покрывался испариной. Ярославцев пыжился, желая не уронить себя в глазах аудитории, но спасительного звонка все не следовало. Владимир Иванович обещал ответить на заданный вопрос на следующей лекции и сразу после занятий бежал в научную библиотеку, чтобы покопаться в специальной литературе. Но ничего путного не находил, да и не мог найти — ведь космогонические проблемы, волновавшие Решу, не встали еще во весь рост перед простыми жителями Земли, а в ученом мире по ним не было даже гипотез.
Жизнь Ярославцева дала трещину. Он продолжал преподавать без всякого энтузиазма. А Решетов был неукротим — как только в конце лекции выдавалась свободная минутка, он тут же возникал над физическим спокойствием аудитории и задавал свой очередной безответный вопрос.
Задумав смотаться на экскурсию, Реша устроил себе блиц-сессию и сдал в день четыре экзамена — досрочно получил пятерку за реферат по химии у Виткевича, отхватил зачет по истории КПСС у Боровикова, сдал математику у Гукановой и в конце дня пришел на экзамен по физике с другой группой.
— Разрешите мне сдать физику досрочно — у меня путевка в Михайловское, — попросил он Ярославцева.
— Тащите билет, — сказал физик не очень ласково.
Реша без подготовки набросал формулы — что ему элементарная физика, когда он вовсю занимается физикой космоса и макрочастиц!
— Я не могу вам поставить даже четыре, — сказал Малоярославцев, не глядя на формулы и вспоминая неловкость, которую испытывал перед неразрешаемыми вопросами Решетова. — Судя по зачетке, вы готовились в эти дни к химии, математике и истории партии, поэтому можно с уверенностью сказать, что физику в руки вы не брали. Три балла.
Реша не стал возражать. Мелочным он никогда не был. Он помнил, что говорил по этому поводу Бирюк. На пять знает физику Бог, на четыре профессор, а студент, естественно, не больше чем на тройку. Так что, все в порядке.
Слух об этом подвиге пронесся по всему курсу. Невероятно — в день четыре экзамена! В гости к Реше приходили любопытные и смотрели: действительно — одна и та же дата рядом с отметками стояла в зачетке в столбик четыре раза.
 
Глава 9
ДЕНЬ ДОНОРА
Всю внеаудиторную информацию в 535-ю комнату по охапочке приносил руководитель «Спазмов» Бирюков по кличке Бирюк. Он был единственным товарищем из местных, но ввиду сложностей с родителями жил в общаге, где чувствовал себя гораздо привольней. Ходил он в патах — расклешенных штанах и в лапшовом джемпере. Мало того что он руководил «Сладкими спазмами», он тащил на своей костлявой спине все младшие курсы. Он учил жить, учиться и бороться три раза. Сколько зачетов было сдано по его наводкам и рекомендациям! Сколько новых начинаний и дел акклиматизировалось в среде последователей с его легкой руки! Преемственность поколений в отношениях первокурсников с Бирюком проявлялась более чем наглядно. Он слыл за отца родного — был старше всего на два года, а со стороны казалось, что на все три.
Осведомленность Бирюка во всех учебных и бытовых вопросах была намного пространнее поля его конкретной деятельности. Но еще шире была номенклатура его увлечений. Чем он только не занимался! Моржеванием — раз! Ходил в кружок «диссидентов» по сверхнормативному изучению английского языка — два! В кружок к Карповой он ходил, чтобы иметь возможность подработать «прищепочником», — три. Он переводил с английского и озвучивал запрещенные порнофильмы. Когда он выполнял эту работу в подпольной студии на чердаке общаги, он защемлял нос бельевой прищепкой для конспирации, чтобы изменить голос. В этой связи Бирюк очень приблизительно владел разговорным английским и был абсолютно равнодушен к группе южносахалинских языков канури-тубу. Ко всему прочему Бирюк собирал коллекционные вина, но никак не мог сохранить больше одной бутылки кряду — четыре! Тайно разводил на балконе и никак не мог развести до конца карликового декоративного петуха, чтобы рассветы, которые Бирюк на пару с петухом беспробудно просыпал, походили на деревенские, — пять! Упражнялся в скульптуре, или, как он говорил, лепил горбатого, — шесть! Играл в «Спазмах» — семь! Семикрылый серафим — одним словом.
Сказать о Бирюке, что это был человек-оркестр, значило бы не сказать о нем ничего. Эволюционно он лежал в дрейфе где-то между человеком-сеялкой и человеком-веялкой. Он сеял разумное, доброе, вечное, и от него постоянно веяло то портвейном, то зубровкой.
О грядущем Дне донора оповестил всех тоже Бирюк. И не только оповестил, а провел целую агиткампанию по просветительству темных мест мероприятия. Сработал в этом направлении Бирюк не как попало, а адресно. Со стороны агитация походила на кровавое совращение.
Мата Бирюк уверял, что именно им, моржам, сброс лишней крови полезен как никому — обескровленные моржи, типа, могут дольше держаться в ледяной воде. На репетициях «Спазмов» он подбивал к этой кровавой процедуре Гриншпона с Кравцом, какими-то окольными путями доказывая, что музыкантам донорство заменяет самые жестокие экзерсисы — очищает тело и свежует душу.
Не удовлетворившись намеками на стороне, Бирюк специально пришел в общежитие, чтобы вплотную и по месту призвать подшефных к завтрашнему мероприятию.
— Очень выгодное дело, скажу я вам, друзья мои, — приступил он к открытой и искусной вербовке. — Во-первых, не идти на занятия! Во-вторых, после сдачи крови всем поголовно наливают по стакану кагора! В-третьих, подают печенье к чаю и выделяют талон на обед в «девятнарике»!
— Ты что, с голоду пухнешь? — задал ему провокационный вопрос Артамонов. — Сдавать кровь по таким мелким причинам и поводам нам, общественно-полезным товарищам, совсем не к лицу.
— Дело, собственно, не в корме, — юлил и ответствовал Бирюк, — гланое помимо дня сдачи можно получить дополнительно справочку еще на один день гульбы. Чтобы поправлять здоровье, потерянное при отсосе крови.
— Будто нельзя пропустить пару дней без всяких справок, — вступил в дискуссию Реша. — Я гуляю столько, сколько надо.
— Одно дело — гулять по-волчьи, другое — отсутствовать официально, как белый человек — продолжал держать курс на сдачу Бирюк.
— Я только одного не пойму, какой смысл сдавать кровь безвозмездно в институте, если можно пойти на городскую станцию переливания и сдать тот же самый литр, но за деньги? И почему нельзя записаться в регулярные доноры и иметь сотни справок плюс реальные суммы за каждую сдачу? — очень детально пытал Бирюка Фельдман, зашедший в гости в 535-ю вместе с Матом. Похоже, его и впрямь заинтересовало завтрашнее мероприятие.
— Видишь ли, здесь только формально безвозвездно, а на самом деле очень даже возмездно, — затягивал его словно в прорубь Бирюк. — Деканат берет на крандаш всех добровольно сдавших и потом выдает денежки, но уже как бы не за кровь, а за участие в благородном комсомольском порыве. Получается очень редкий случай — и безвозмездно, и в то же время за деньги. И совесть чиста, и лишний червонец на карманные расходы.
— Ладно, считай, что уговорил, я иду, — согласился Фельдман, который и без того был всегда готов участвовать в любых мероприятиях, сулящих деньги.