Леди в озере. Худой человек. Выстрел из темноты

Паттон медленно зашагал в темноту и вскоре растворился в ней. Я подождал, пока он совсем не скроется из вида, а потом дошел до запертых ворот и перелез через них. Сел в машину и поехал по дороге обратно, выискивая место, где можно было бы спрятаться.
  
12
 
Через три сотни ярдов от дороги отходила узкая колея, усыпанная прелыми дубовыми листьями, огибала гранитный валун и исчезала за ним. Я свернул на нее, проехал, подпрыгивая на каменистых выступах, ярдов пятьдесят — шестьдесят, развернул машину между деревьев и встал лицом к дороге. Погасил фары, выключил зажигание и приготовился ждать.
Прошло полчаса. Без курева время тянулось страшно медленно. Потом вдалеке послышался шум мотора, он все нарастал, и вот на дорогу легли белые лучи света от фар. Шум уже затих вдали, а в воздухе все еще висел легкий запах сухой пыли.
Я вылез из машины и пешком пошел к дому Чесса. Треснувшую раму распахнул теперь резким ударом. Взобрался на подоконник, спрыгнул на пол и лучом фонарика, который захватил с собой, нащупал настольную лампу. Включил ее, на минуту прислушался, ничего не услышал и пошел в кухню. Включил там висевшую над раковиной лампочку.
Дровяной ящик возле плиты был аккуратно заполнен наколотыми поленьями. Не было ни грязных тарелок в раковине, ни вонючих кастрюль на плите. Билл Чесс, один или нет, поддерживал в доме должный порядок. Дверь из кухни вела в спальню, а оттуда еще одна очень узкая дверь — в крошечную ванную комнату, пристроенную к дому совсем недавно, о чем свидетельствовал свежий линолеум. В ванной не оказалось ничего интересного.
В спальне стояли двуспальная кровать, сосновый туалетный столик, на стене перед ним висело круглое зеркало; комод, два стула и оловянная корзина для мусора. На полу с каждой стороны кровати лежали овальные лоскутные половички. К стенам Билл прикнопил кучу военных карт из «Нэшнэл Джиогрэфик». [12] Туалетный столик был покрыт нелепой красно-белой салфеткой.
Я пошарил в ящиках. Была здесь шкатулка из искусственной кожи с набором безвкусных украшений. Была обычная косметика, которой женщины пользуются для поддержания красоты лица, ногтей и бровей, и мне показалось, что косметики было здесь слишком уж много. Да ведь только впечатление — это не факт. В комоде находилась одежда мужская и женская — и той и другой было мало. Среди прочих вещей Билла Чесса лежала очень нарядная сорочка с накрахмаленным воротником. В самом углу, под листом оберточной бумаги, я обнаружил кое-что такое, что мне не понравилось: совершенно новый на вид персикового цвета шелковый лифчик с кружевами. В тот трудный военный год ни одна здравомыслящая женщина не оставила бы шелковый лифчик дома.
Все это было не в пользу Билла Чесса. Я представил себе, что подумал бы по этому поводу Паттон.
Я вернулся в кухню и осмотрел полки над раковиной. Они были заставлены множеством банок и жестянок с продуктами. Кондитерский сахар хранился в квадратной коричневой коробке с надорванным углом. То, что рассыпалось, Паттон попытался собрать. Рядом с сахаром стояли соль, бура, пищевая сода, кукурузный крахмал, желтый сахар и тому подобные вещи. В каждой из этих коробок можно было что-нибудь спрятать.
Например, кусок от цепочечного браслета, из-за отсутствия которого концы цепочки не сходились друг с другом.
Я закрыл глаза, ткнул наобум пальцем и попал в соду. Вытащил из-за дровяного ящика газету и высыпал на нее соду из коробки. Помешал ложкой. Соды было много, но кроме нее ничего. Я ссыпал соду обратно в коробку и проверил буру. Ничего.
Третья попытка — всегда удачная. Я высыпал на газету кукурузный крахмал. Поднялось облачко мелкой пыли, но, кроме крахмала, ничего не оказалось.
От звука шагов на улице по спине у меня пробежали мурашки. Я метнулся к выключателю, погасил свет, скользнул в гостиную и выключил лампу. Но все это было, конечно, уже бесполезно. Мягкие и осторожные шаги послышались снова. У меня на затылке зашевелились волосы.
Я стоял в темноте, сжимая в левой руке фонарик. Невыносимо медленно проползли две долгие минуты. Я чуть-чуть перевел дух.
Это не мог быть Паттон. Он бы просто подошел к двери, открыл ее и окликнул бы меня. Осторожные тихие шаги, казалось, перемещались туда-обратно: движение, длинная пауза, еще движение и опять длинная пауза. Я подкрался к двери и бесшумно повернул круглую ручку. Настежь распахнул дверь и посветил фонариком прямо перед собой.
Золотыми лампочками вспыхнула пара глаз. Потом — прыжок и быстрый стук копыт, исчезающий между деревьев. Всего-навсего любопытный олень.
Я закрыл дверь и, светя себе фонариком, снова отправился на кухню. Маленький лучик упал прямо на коробку с кондитерским сахаром. Я включил свет, снял коробку с полки и высыпал ее содержимое на газету.
Паттон копнул не слишком глубоко. Обнаружив случайно лишь одну вещицу, он решил, что больше здесь ничего нет. Похоже, он даже не допускал мысли, что в коробке может быть спрятано что-то еще.
В белой сахарной пудре оказался еще один сверток из белой оберточной бумаги. Я отряхнул его и развернул. В свертке было завернуто крохотное золотое сердечко размером не больше ногтя женского мизинца.
Ложкой я ссыпал сахар обратно в коробку, поставил ее на место, а газету смял и бросил в печь. Прошел в гостиную и включил лампу. При более ярком свете на обратной стороне золотого сердечка без увеличительного стекла можно было прочесть выгравированную крохотными буквами надпись.
Надпись эта гласила: «Милдред от Эла. 28 июня, 1938. С любовью».
Милдред от. Эла. Милдред Хэвилэнд от Эла такого-то. Милдред Хэвилэнд — это и есть Мюриэл Чесс. Мюриэл Чесс погибла через две недели после того, как о ней расспрашивал полицейский по фамилии Де Сото.
Я стоял, держа сердечко в руке, и размышлял, может ли все это иметь какое-нибудь отношение к моему делу. Размышления мои не озарились ни единым проблеском хоть одной стоящей мысли.
Я завернул сердечко в бумагу, вышел из дома и поехал обратно в поселок.
Когда я туда добрался, Паттон сидел в своей конторе и звонил по телефону. Дверь была заперта. Мне пришлось подождать, пока он закончит разговор. Паттон наконец повесил трубку и поднялся, чтобы впустить меня.
Я вошел, положил на стойку сверток и развернул бумагу.
— Вы не очень глубоко копнули сахарную пудру, — сказал я.
Паттон посмотрел на золотое сердечко, потом на меня, обошел вокруг стойки и достал из стола дешевое увеличительное стекло. Принялся обследовать заднюю сторону сердечка. Отложил стекло и хмуро посмотрел на меня.
— Мог бы предупредить меня, что станешь обыскивать дом, — сердито сказал он. — Я ведь не хочу, чтобы из-за тебя у меня были неприятности, сынок.
— Вы должны были обратить внимание, что концы цепочки не совпадают, — сказал я.
Паттон посмотрел на меня с грустью.
— Сынок, глаза-то у меня уже не твои. — Он чуть-чуть подвинул сердечко своим толстым квадратным пальцем. Хмуро посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Заговорил я:
— Когда вы предположили, что этот браслет мог вызвать ревность Билла, я подумал о том же. Но это при том условии, что Билл когда-либо видел его. А я, честно говоря, готов биться о заклад, что этот браслет он никогда не видел и никогда не слышал о Милдред Хэвилэнд.
— Что же это, получается, что я должен принести этому Де Сото свои извинения? — медленно проговорил Паттон.
— Вряд ли вы когда-нибудь с ним встретитесь, — сказал я.
Паттон опять уставился на меня долгим пустым взглядом; я ответил таким же.
— Погоди-ка, сынок, — сказал он. — Никак не пойму, что за новая идея пришла тебе в голову.
— Билл не убивал свою жену.
— Нет?
— Нет. Ее убил человек, связанный с ней в прошлом. Этот человек потерял ее из виду, а потом нашел, узнал, что она замужем, и ему это не понравилось. Этот человек хорошо знает округу — я знать ее могут сотни людей, которые здесь сейчас не живут, — и знал подходящее место, где можно Спрятать машину с одеждой. Человек этот способен’ на ненависть и лицемерие. Он уговорил жену Чесса уехать с ним, а когда все было готово и записка написана, схватил ее за горло и воздал ей то, чего она, по его мнению, заслуживала. Потом бросил труп в озеро и уехал. Ну как?