Смех дракона (сборник)
Сунув кинжал за пояс, Краш решил, что имеет вполне независимый и даже воинственный вид.
* * *До трактира он добрался к вечеру, когда солнце коснулось снежной вершины Герагаса, короля западных гор. В животе урчало. Саднили сбитые ноги. «Надо обувку раздобыть», – в сотый раз твердил себе Краш. Но сначала – ужин! Золотая цепочка лучше денег. Хватит на ночлег, еду в дорогу, на замечательные мягкие сапоги из оленьей кожи, какие были у отца…
От воспоминания об отце заныло в груди. Отец погиб, защищая семью. Погиб без смысла и толку – их все равно схватили. Краш будет умнее. Он выжил в плену, а теперь выживет и подавно! Кстати, рубины стоит приберечь.
Пригодятся.
Дверь приземистого, похожего на жабу строения, сложенного из толстенных бревен, была гостеприимно распахнута – в первую очередь, чтобы выветривался чад. Крыша из теса поросла мхом, напоминая небритую щеку старца. Над трубой курился дымок. У коновязи жевали сено две лошади. Казалось, трактир стоит здесь испокон веков, от сотворения мира.
Тайком охая, Краш заковылял ко входу.
Низкий потолок затянуло копотью. К центральной балке хозяева подвесили колесо от телеги. На его ободе чадила полудюжина свечей. Но даже такая роскошь не привлекала в трактир толпы народу: два мрачных бородача в куртках из кожи, да тощий парень в углу. Бородачи смахивали на братьев-разбойников, а парень, хлебавший какое-то варево из глиняной миски, – на бродячего музыканта. Точно, вон и лютня у стены примостилась.
Трактирщик в засаленном фартуке встал на пути:
– Чего тебе, малец?
– Ужин! И переночевать.
– Деньги есть?
– Есть.
– Покажь.
Краш с опаской покосился на бородачей, но те пренебрегли мальчишкой. Тогда он сунул руку в туесок, нащупав цепочку. Золотые звенья маслено блеснули, когда цепочка явилась на свет.
– Золото? – спросил трактирщик, понизив голос.
– Ага!
– Спер, да? У кого?
– Мое, – с гордостью заявил Краш. – Я не вор.
– Дай гляну. Не фальшивая?
Выпускать цепочку из рук не хотелось. Но куда денешься? Заартачишься – трактирщик точно решит, что фальшивка, и прогонит взашей.
– Ты гляди… Настоящая. Чего за нее хочешь?
Краш принялся старательно загибать пальцы:
– Ужин, ночлег, еды в дорогу… И сапоги!
– Идет, – без торговли согласился трактирщик, и Краш понял, что продешевил. – Садись, сейчас жрать принесу.
Цепочка исчезла – только Краш ее и видел! – зато угрюмое лицо трактирщика подобрело. На изрезанном ножами столе возникли две миски, с жарким и бобовой кашей, лепешка и здоровенная кружка пива. Пиво Крашу не понравилось. Он хотел спросить воды, но передумал. Он должен вести себя как взрослый. Сопляка, который даже пива не пьет, нигде не примут всерьез.
Не такое уж оно противное, это пиво.
Он сделал второй глоток, больше первого, и накинулся на еду. Мясо… ыгх-х-х! – горячущее! Вкусное – пальчики оближешь! Краш облизал. И каша… Давно он не ел по-человечески! Вкус лепешек, что пекла мама, забывать начал…
…мама!..
Он отхлебнул еще пива.
Миски пустели с пугающей быстротой. Кружка – ненамного медленней. Живот приятно отяжелел, голова сделалась звонкой, как бубен. Мысли в ней бродили самые радужные. Все будет хорошо. Он выучится на волшебника, отыщет гада Вульма… Может, мама до сих пор жива? Он вернет Черной Вдове драгоценное Око Митры, а за это а'шури отпустят маму…
Потянуло на двор: пиво просилось наружу.
Выбираясь из-за стола, он растянулся на полу. Устал, наверное. Ничего, облегчимся – и спать. Под крышей, как человек, а не какой-нибудь… какой-нибудь… а-а, не важно! На дворе стемнело, а «темное зрение» вдруг возьми и откажи. Тут видим, тут не видим. Нет, мы далеко не пойдем. Не дальше коновязи. По пути он три раза упал; поднимаясь, дивился собственной неуклюжести. Ага, дошел. Хорошо, что лошади смирные. Даст копытом – мало не покажется. Упершись рукой в столб, ощущая под ладонью сухую древесину, он с облегчением зажурчал. Что было потом, Краш не помнил. Хотел вернуться в трактир, это точно. Даже двинулся на манящий огонек. Но огонь отдалялся, пока не исчез.
Тьма сгустилась, и Краш увяз в ней.
* * *…влажный раздвоенный язык коснулся лица, слизывая грязь и пот. Закончив, Черная Вдова отстранилась. На Краша в упор глянул круглый, светящийся медовой желтизной глаз. Провал зрачка пульсировал смоляной кляксой, меняя форму. В темной пучине клубился рой бриллиантовых пылинок – там были скрыты тайны Вселенной, затягивающие чужую душу в омут…
Очнулся он от поцелуев солнца. Застонал, заворочался, пытаясь спрятаться от жгучих лучей. Пламя сквозь сомкнутые веки проникало в мозг, и там бушевал пожар, выжигая Краша изнутри.
Где он? Что с ним?
Он открыл глаза – и с воплем зажмурился. От пляски багряных кругов накатила тошнота. С третьей попытки окружающий мир соизволил явиться бедняге. Краш лежал в придорожной канаве – по счастью, сухой в это время года. Приподнявшись, мальчик с усилием сел. Вон и трактир, недалеко. Переночевал, называется, под крышей! Сволочное пиво! Ничего, сейчас он вернется, заберет обещанную еду, сапоги… Может, купить лошадь, чтоб зря не бить ноги? У него остались рубины…
Туесок на поясе был пуст, как скорлупа выеденного яйца. И кинжал пропал. Неужели, пока он спал, его ограбили?! Бородачи, больше некому. Или… Трактирщик! Подмешал дурману в пиво, обобрал доверчивого гостя и бросил в канаве. Сунешься обратно – рассмеется в лицо. Знать не знаю, видеть не видел! Сапоги? Какие сапоги?! Пойди проспись, дурила!
Станешь упорствовать – изобьет, чтоб не докучал.
С трудом Краш поднялся на ноги. Кулаки, вместо того чтобы лупить в кровь гада-трактирщика, размазывали по лицу слезы – бессильные, злые. Прихрамывая, мальчик заковылял прочь от злополучного трактира.
Он брел на север.
…Городов Краш боялся, обходя стороной. Питался чем придется: ягодами, грибами, дикими сливами, орехами, корнями «земляной груши», встречавшейся в изобилии. Однажды придушил кролика, запутавшегося в чужом силке. Орудуя острым камнем, глотал сырое мясо – давясь, кашляя, боясь, что объявится ловец. Потом сутки маялся животом. К кореньям попривык, а вот свежатина пошла не впрок. К вечеру сворачивал с тракта, ночуя в лесу или роще. Спал на деревьях, но с закатом начало подмораживать, и, проведя две ночи без сна, дрожа от холода, Краш плюнул на страх перед волками. В ворохе багряно-золотых листьев, пахнущих терпкой горечью, спалось не в пример теплее. Главное, соорудить «ложе» из толстого слоя сухой коры – иначе земля, словно упырь, все тепло из тела высосет.
Хорошо ночевалось в стогу. Жаль, стога попадались редко.
Зарядили дожди – промозглые, унылые, как похороны. Дорога раскисла, в самой густой чаще даже мышь не нашла бы сухого уголка. С «подножным кормом» стало худо. В деревнях на мальчика косились, мягко говоря, без приязни. В дом не пускали, изредка разрешали спрятаться в хлеву или в сарае-развалюхе с прохудившейся крышей. Подавали скудно, швыряя жалкие объедки. Чаще без затей гнали прочь. Местная ребятня улюлюкала вслед, бросала в спину камни и комья грязи. Лишь собаки, как ни странно, не трогали Краша – облаивали, но близко не подходили.
«Надо идти в город, – вздыхал Краш, через шаг оскальзываясь на жухлой траве. – Маги в городах живут. Отец рассказывал. Только…»
Дальше мысли сворачивали в накатанную колею. Кто возьмет в ученики вонючего оборванца, худого, как скелет, с колтунами в волосах? Могучий волшебник такого на порог не пустит! Чтобы глянуться магу, надо подобающе выглядеть. Отец очень любил это слово: «подобающе». Нужна приличная одежда. Да где ж ее взять – приличную? Тряпьем бы разжиться, чтоб не околеть от холода! Украсть? Поймают – изобьют до полусмерти, правую руку топором отрубят. Или в темницу бросят. В темницу – оно бы и неплохо. Крыша над головой. Кормят… К темноте он привычный. Сиживали, знаем. Черная Вдова о нем заботилась, поила млечным соком, вылизывала. А люди – хуже тварей! Опоили, ограбили, вышвырнули в канаву.