Огненный пояс

Я лезу в кабину, чтобы проверить электрооборудование. Она тесновата, но мы ужи привыкли к ней и почти не замечаем тесноты. Три иллюминатора, покрытые прочными решетками. Возле каждого оконца — откидной столик и крохотное, совсем детское креслице. Оно тоже откидывается.
Вообще с каждым новым погружением мы все больше восхищаемся, как Базанов и его товарищи — конструкторы — здорово все продумали, до мелочей.
Прежние гидростаты болтались на привязи у буксирующего корабля. А наша «лодочка» вполне самостоятельна. У нее своя электростанция из батареи мощных аккумуляторов. Она может плавать на любой глубине при помощи двух винтов, установленных по бокам корпуса. Правда, батискаф не может развить большую скорость, но быстрее плыть и не надо, иначе ничего не увидишь. Пять сильных прожекторов так установлены снаружи кабины, что из каждого иллюминатора открывается хороший обзор.
Я проверяю, как работают наши «руки». Нажимая цветные кнопки на пульте, мы заставляем особые манипуляторы, вмонтированные в корпус глубоководного снаряда, брать пробы грунта и воды, измерять температуру ее, скорость и направление течений.
Кажется, все в порядке. Я выбираюсь через люк наверх, чтобы поразмять ноги на палубе. Под водой ведь не погуляешь.
Михаил тоже закончил свои дела и уже успел сходить на камбуз за продуктами. Я помогаю ему спустить в кабину термосы с крепким чаем и какао, шоколад, пирожки и фрукты. Базанов занят самым ответственным делом: проверяет затворы бункеров с балластом. Этого он никому не доверяет. Чтобы менять глубину погружения, мы то заполняем водой, то опорожняем особые баки, вмонтированные в корпус. Их продувают сжатым воздухом из балконов. Но есть и еще один балласт — аварийный: железная дробь, засыпанная в три больших бункера с электромагнитными затворами. Стоит только выключить ток — затвор откроется, дробь посыплется из бункера, и «лодка» наша начнет всплывать.
— Ну, мальчики, кажется, все, — вытирая замасленные руки, говорит Базанов. — Остается десять минут. Вполне достаточно для перекура.
Мы садимся прямо на палубу и закуриваем, с наслаждением подставляя лицо легкому ветерку. Торопливо, жадно затягиваясь, Базанов объясняет нам предстоящее задание:
— Сегодня будем опускаться на привязи. Лобов приказал установить на палубной площадке телевизионный аппарат. Хочет старик непременно сам заглянуть в эту трещину.
Значит, нас свяжет с кораблем кабель, питающий съемочную камеру электроэнергией. Ну что ж…
Базанов бросил окурок за борт и встал.
— Пора. Вон и «дед» шагает…
Старик всегда непременно сам провожал нас под воду. И сейчас он подошел вразвалочку, спросил, все ли в порядке, каждому до боли потискал руку, потом неожиданно ласково погладил холодный стальной бок нашей «лодочки» и вздохнул.
— Черт! Хорошо молодым, — сердито сказал он.
— Все равно бы вас не взяли, Григорий Семенович, — засмеялся Базанов.
— Это почему же?
— Габариты у вас не те. Вы только в корпусе уместитесь, да я то лежа.
Запела сирена, и мы друг за другом полезли по узкому трапу наверх, к люку-впереди Михаил, за ним я, последним Базанов.
Прежде чем нырнуть в люк, я окинул взглядом море и Палубу. Снизу уже подталкивал нетерпеливый База-нов. Последний раз как следует хлебнув свежего морского воздуха, я начал протискиваться в узкий люк.
Михаил уже пристроился на своем месте возле иллюминатора. Неудобно ему с такой медвежьей фигурой в детском креслице. Хотя он привык сгибаться в три погибели над микроскопом. Наверное, — поэтому и сутулится; Кажется, медики называют это профессиональными приметами: у ювелира всегда сточен ноготь на большом пальце правой руки, у чертежника — затвердение подушечки правого мизинца. Где-то я читал об этом? Интересно, а у меня в чем профессия проявляется?..
Философствовать некогда. Я включил рацию. Через несколько минут, завернув болты люка, к нам присоединился Базанов.
— К погружению готовы, — негромко сказал он в микрофон.
— Добро, — пробасил репродуктор. — Глубина по судовому эхолоту 5639. На лебедке — вира помаленьку!
Сквозь стальные стенки слышно, как загремела лебедка, скрипнули тали. Нас качнуло и плавно понесло по воздуху. Сейчас весь экипаж корабля провожает нас глазами.
Стрела развернулась, и мы начали опускаться за борт.
По всей кабине, заставляя нас жмуриться, запрыгали солнечные зайчики.
И вдруг сразу погасли. Иллюминаторы потемнели, кабина погрузилась в зеленоватый полумрак. Мы опустились на воду.
— Дать свободу! — приказал Базанов.
— Есть дать свободу! — послушно ответил репродуктор.
Топот ног по палубе над нашими головами. Это матрос отцепляет трос.
И вот уже наша «лодочка» свободно закачалась на волнах рядом с «Богатырем».
Базанов включил моторы, чтобы отвести ее подальше от судна. Потом он взялся за штурвал балластных цистерн. В них хлынула вода. Мы начали погружаться.
Черт, я совсем забыл о своих обязанностях! Надо же сделать первые записи в судовом журнале…
 
2
«09.25. Погружение началось. Все в порядке…»
Я уже много раз спускался в морские глубины, но все равно, когда дневной веселый свет меркнет в иллюминаторах, сменяясь зеленоватой полутьмой, сердце, Честно говоря, всегда немного екает.
На светящихся циферблатах приборов чуть заметно вздрагивают стрелки. Мягко Шипит кислородная смесь, вырываясь из баллонов, — ее хватит нам на двадцать часов подводного плавания. Успокоительно подмигивает оранжевый глазок эхолота. Все идет хорошо, и мы приникаем к иллюминаторам.
То, что мы видим, трудно пересказать человеку, никогда не бывавшему под водой. В этом удивительном мире совсем иные законы оптики и освещения. Мы привыкли, что на земле свет льется сверху, с неба. А здесь он струится отовсюду — и сверху, и с боков, и даже откуда-то снизу, из глубин. Свет неверный, зыбкий, постоянно переливающийся.
Интересно, что в самых верхних слоях воды бывает светлее в пасмурный день, когда солнце прикрывают легкие облака. Мы не раз это замечали.
Свет, яркий вначале, становится слабее на глубине примерно пятнадцати метров. Бывает, что к двадцати метрам делается почти совсем темно, а потом вдруг свет опять становится ярким, слабея с увеличением глубины уже мягко и постепенно. Он почти совсем лишен теплых красных и оранжевых лучей, которые поглощаются у самой поверхности моря. Если бы в воде сейчас плыл какой-нибудь красный предмет, мы видели бы его серым.
Но за иллюминатором, у которого я сижу, пусто. Только изредка промелькнет прозрачный колокол ушастой медузы — аурелии. Кажется, будто она всплывает, пересекая поле зрения снизу вверх. Но это не так: просто мы погружаемся все глубже и глубже.
Стрелка указателя глубин уже переползла за сто метров. В кабине еще так светло, что можно, не включая лампочки, делать записи в журнале наблюдений. Хотя записывать пока вроде и нечего.
Я наклоняюсь к Михаилу и заглядываю через его плечо. Нет, в его иллюминаторе тоже пока не видно ничего любопытного.
Время от времени, нажимая кнопки на пульте, Михаил берет пробы воды, чтобы потом исследовать их в лаборатории. Лапищи у него огромные, пальцы толстые, грубые, но залюбуешься, как ловко и бережно подхватывает он пинцетом какого-нибудь крошечного усатого рачка или манипулирует хрупкими пробирками. Тоже профессиональная тренировка…
Ловкий, а недогадливый. Или прости увлекся работой? Уже с трудом различает кнопки, а свет зажечь не догадается.
Я включаю ему лампочку. Она прикрыта колпачком, пропускающим только узкую, как лезвие ножа, полоску света.
Глубина 188 метров. Теперь за окном почти пропали зеленые тона. Все вокруг залито густым, сияющим, синим цветом.
Поперек стекла иллюминатора, заставив меня вздрогнуть, быстро проносятся несколько креветок, похожих на сверкающие точки. Что их вспугнуло?
Ага, понятно. На ними гонится большая сардина. Вряд ли им удастся ускользнуть от такой прожоры.