Приключения 1971

А все Рат. Из-за него я тащусь сюда, за тридевять земель, в этот город — спутник Баку. Мы знакомы еще по юрфаку. Тогда, как и другие второкурсники, я с завистью смотрел на дипломников. Мы были массой, они — индивидуальностями. Они появлялись на факультете с большими портфелями, только начинавшими входить в моду, на равных болтали и шутили с преподавателями, косились на наших девочек и не замечали нас. Мы бы так и не познакомились, если бы меня вдруг не решили исключить из университета.
Я был горячим сторонником свободного посещения лекций и пытался доказать его преимущества собственным примером. За меня вступилось факультетское бюро комсомола, и решающую роль в этом сыграл Рат. Он заявил, что я хорошо учусь, а все остальное — от молодости. То ли довод показался убедительным, то ли потому, что Рату симпатизировал даже декан, дело кончилось выговором. Рат поздравил меня и посоветовал взрослеть как можно дольше. Потом мы встречались просто в городе и по службе, а когда его выдвинули сюда, я потащился следом.
...Очередь дошла до нас, голос из динамика спросил: «Что с кражами?»
Шахинов придвинул микрофон:
— Вчера задержан с поличным Мамонов, рецидивист, без определенного местожительства, по-видимому, гастролер. Признался в совершении шести краж. Продолжаем оперативно-следственные мероприятия.
Совещание закончено, в опустевшем кабинете остаемся Рат, я и Асад-заде — следователь.
— Вчера сработала техника, — улыбается Шахинов, — теперь предстоит поработать нам. Выявить соучастников и вернуть украденное. Думаю, что обе задачи взаимосвязаны. Есть одна деталь...
Он запнулся, словно раздумывая, стоит ли говорить, потом махнул рукой:
— Ладно, смейтесь. Носовой платок. Откуда он такой у Мамонова?
Чистенький, свежеотутюженный, вспомнил я. Действительно, откуда?
— Я обязательно спрошу его об этом, — сказал Асад-заде.
Рат откровенно фыркнул.
— И еще не забудь, спроси, где он остальные вещи держит.
Парень покраснел и наверняка ответил бы резкостью, но вмешался Шахинов — удивительно обострено чувство такта у этого человека.
— Спросить, конечно, надо, вопрос в протоколе может потом пригодиться. Покажите платок на всякий случай и потерпевшим, хотя мы все понимаем, что Мамонов воровал не носовые платки. И вообще, — Шахинов улыбнулся, — я ведь об этом платке к слову вспомнил, какой уж теперь из меня криминалист. Это как у одного главврача больницы поинтересовались специальностью, и он, перечислив с десяток, включая ассенизатора, добавил: был еще терапевтом, теперь так, любитель...
Сейчас смеялись уже все, и я подумал, что в отношениях между людьми не существует мелочей; как важно вот так, без нажима поддержать общее равновесие, не позволить чьему-либо преимуществу в опыте ли, в должностном ли положении, в сообразительности вылиться в обиду, ущемить чье-то самолюбие. Наука не обижать, пожалуй, самая доступная и одновременно самая сложная для всех нас. Где обучался этой науке Шахинов? В райкоме ли, где когда-то работал, или в бытность следователем? Скорее всего, везде, потому что понимал, как это важно, и хотел ею овладеть. И наверное, без нее никакие дипломы и степени не дают право называться интеллигентным человеком.
От Шахинова мы пошли не в комнату следователей (кроме Асад-заде, там сидят еще двое: с помещением у нас туго), а к Рату. Следователю надо обстоятельно допросить Мамонова, а нам кое-что уточнить. Вчера мы были слишком возбуждены и выяснили немногое.
Хорошо работается нашему брату в детективных кинофильмах. Нажал кнопку, буркнул: привести арестованного, приготовил папиросы, графин с водой, пригласил стенографистку. Теперь гуляй себе из угла в угол и задавай вопросы, конечно для проформы, потому что все-то ты про этого типа уже знаешь. За конандойлевским героем потянулась вереница бледных всезнающих копий, способных со всеми подробностями рассказать обалдевшему преступнику, чем он занимался с той самой минуты, как его мамаша осчастливила человечество. Под напором такой осведомленности обвиняемый падает в обморок, пьет воду, выкуривает предложенную тобой папиросу, потом называет сообщников, местонахождение похищенного и сообщает, каким транспортом туда удобнее всего проехать. Впрочем, последнее существенно только для нас, потому что его вечно не хватает. В фильме автомашины мгновенно срываются с места, торжествующе наигрывая сиренами. А ты, усталый, но гордый своей исключительностью, барабанишь пальцами по стеклу и с умилением любуешься солнечным закатом или восходом — это уже по вкусу режиссера.
За Мамоновым мне пришлось идти самому. Дежурный возился с двумя задержанными за мелкую спекуляцию, его помощник пошел перекусить. Дело в том, что подменный заболел, а милиционеров у нас и так не хватает: некомплект.
Мамонов прежде всего поинтересовался, когда его отправят в тюрьму. Для таких, как он, это естественно; хочется поскорее избавиться от бытовых неудобств и попасть в привычную обстановку колонии.
— Это зависит от тебя, — сказал Рат, — ты садись, садись.
Ариф старательно заполнял первую страничку протокола, а мы принялись обхаживать Мамонова, пытаясь выудить из него как можно больше. Падать в обморок он, конечно, не собирался, а вот сигареты наши курил с удовольствием.
Словоохотливостью Мамонов не отличался. Да, кражи совершал. Нет, показать дома не может. Они все друг на друга похожи, забыл. Брал, конечно, вещи поценнее. И поменьше, чтоб в портфель, уместились. Перечислить отказался: «Разве все упомнишь?» Асад-заде напомнил по заявлениям потерпевших. Мамонов не возражал: «Им лучше знать».
На вопрос о судьбе украденного ответил:
— Разным людям на улице продал. А деньги были при мне, сами же отобрали.
— Опишите внешность покупателей, — предлагает Асад-заде.
С точки зрения нашей — оперативников, вопрос совершенно никчемный, но следователь обязан его задать и записать ответ, как бы смехотворно он ни выглядел. А что ему на практике делать? Не фиксировать заведомо ложных показаний вроде описания внешности несуществующих покупателей? Это было бы нарушением процессуальных прав обвиняемого.
С другой стороны, над следователем тяготеет необходимость адаптации показаний, иначе в конце первого же месяца у него в остатке очутится половина дел, а через три ему объявят о служебном несоответствии. Но как знать заранее, какая именно часть показаний окажется впоследствии несущественной?
Рату надоело слушать басни, и он перебил Мамонова:
— У кого ночевал?
Мамонов, как видно, ждал этого вопроса и, не моргнув, ответил:
— У знакомой девушки.
— Что за девушка? — подхватывает Асад-заде.
— Нормальная девушка, две руки, две ноги и все остальное...
Мы улыбаемся, но Ариф работает лишь около года. Он срывается на крик:
— Брось кривляться! Где она живет, я спрашиваю?!
— Не хочу я ее впутывать, гражданин следователь, — вежливо отвечает Мамонов и прочувствованно добавляет: — Очень уж она красивая...
«Кричи не кричи, а хозяин положения я. Вы не знаете обо мне ничего, потому что поймали меня случайно. Что хочу — говорю, что хочу — утаиваю, что хочу — перевру, все от меня самого зависит», — не надо быть психологом, чтобы прочитать все это на его физиономии. Но в том-то и штука, что психология эта, как говорил еще Порфирий Петрович у Достоевского, всегда «о двух концах». Можно промолчать, можно переврать, но что утаил, что переврал, отчего растерялся — реакция нормального человека, которую не «подошьешь» к делу, все это уже работает на нас. Мы задавали вопросы и прислушивались к ответам, как в детской игре «Отыщи под музыку».
— У кого украли платок? — Я заранее вытащил его из сейфа и теперь кладу перед Мамоновым.
— Так это ж мой, некраденый.
— А кто выгладил?
Он в замешательстве, но еще не понимает, что музыка для нас играет все громче.
— Та девушка? — помогаю я.
— Ну да, та самая, — обрадованно соглашается он.