Приключения 1971
— ...личные, — нашел-таки синоним, — к делу не относятся.
На его печально-осуждающий взгляд, установленный на предельно длительную выдержку, я отреагировал совсем уж неприличным вопросом:
— Зачем же вы невесте своей ничего из краденого не подарили: платочки вместе, а золото врозь? Или не про всех клиентов вам рассказала?
Гандрюшкин сел и съежился, как мухомор на солнцепеке.
— Вы можете выдать краденые вещи до производства обыска, тем самым облегчив свою вину.
Я произнес эту официальную фразу бесстрастным тоном, но втайне надеялся на успех. И ошибся. Меня обманул его подавленный вид, но как раз про обыск упоминать и не следовало. Наша догадка об истоках совершенных краж явилась для него обескураживающим откровением, а услышав про обыск, он снова почувствовал себя на прежних, заранее продуманных позициях. Позиции же эти без обнаружения вещественных доказательств казались ему неприступными. И не без основания: если вещи не найдены, нет и укрывательства краденого, а «пособничество путем снабжения информацией» трудно доказать — ведь мог же он делиться с Мамоновым, как и Валя с ним, без всякого умысла. Теперь я окончательно уверился, что вещей в доме Гандрюшкина нет и найти их, когда игра пошла в открытую, будет нелегко.
Гандрюшкин распрямился и перешел в контратаку:
— Я хочу прокурора.
Я терпеливо разъяснил, что знакомство с прокурором состоится обязательно, но позже, когда придется выбирать меру пресечения, а может быть, в этом и вовсе не будет надобности, если наши вполне обоснованные подозрения не подтвердятся. Кроме того, прокурору сообщено о задержании Гандрюшкина, а жалобы и ходатайства действительно можно заявлять в письменном виде на бесплатной казенной бумаге, кстати, очень дефицитной.
Потом я перешел к допросу по существу, и он тут же заявил:
— Ответы на ваши вопросы я хочу изложить сам.
Весь разворот протокола он заполнил на одном дыхании, будто по памяти шпарил. Мы явно с ним просчитались, вернее, я его недооценил. Он оказался не так прост, как думалось.
А «изложено» им было вот что:
«Ввиду бедственного материального положения и крайне одинокой старости в свободное после работы время я согласился на временное у меня проживание упомянутого в вопросе гражданина по фамилии Мамонов который обманув мое доверие занялся преступными кражами и воровством тем навлек на меня тяжкое и обидное подозрение в присвоении вещей им украденных мною доселе невиденных и незнаемых как я предполагаю им то есть вором Мамоновым распроданных и пропитых...»
Дальше в том же высокопарном стиле и без знаков препинания он просил «для собственного очищения» произвести у него обыск и «со всем усердием» признавал себя виновным в нарушении паспортного режима.
На обыск я не поехал. Рат предложил мне срочно допросить Огерчук: помимо всего прочего, ей могли быть известны не установленные нами связи Гандрюшкина.
Не знаю, кому было легче, им ли искать напрасно или мне «стрелять» в кенгуру. За исключением Гандрюшкина, конечно. Он заметно посвежел, и шляпка его, казалось, источала добродушие и любовь к ближним — отличная натура для изображения готового к вознесению Христа.
Рат отвел меня в сторону, спросил;
— Ну как?
— Ничего нового: дети, дом, Валя.
— Дом исключается, даже намека не нашли. А вдруг все-таки...
— Нет, — перебиваю я, — она исключается тоже.
— Ты что, телепат? Она его ближайшая связь, мы просто обязаны проверить. Ариф!
Подошел Асад-заде. В его практике это был первый серьезный обыск, и вид у него был совсем обескураженный.
— Готовь постановление на обыск у Огерчук.
— А заодно у коменданта и соседей Гандрюшкина.
— Комендант и сожительница — не одно и то же.
— Не сожительница, а порядочная женщина. Ей же не восемнадцать, чтобы ложиться в постель с печатью в паспорте. Она хотела создать семью и обманулась, ее обокрали так же, как и других потерпевших.
Асад-заде писать постановление не торопился, словно ожидая, за кем останется последнее слово.
Оно осталось за Ратом:
— Зря мы спорим. И дело не в твоей психологии. Все равно прокурор не согласится. Он и про этого сказал, чтобы отпустили, если ничего не найдем, ты же слышал.
Это уже относилось к Арифу, и он с облегчением кивнул. Еще бы! Ему не пришлось принимать решения, а я по себе знаю, как это бывает трудно — и не только на первом году службы. Ведь обыск — оскорбление. Для того чтобы нанести его, надо быть уверенным в своей правоте. Но Ариф напрасно радуется. Как и я когда-то, он еще не понимает, что получил всего лишь отсрочку, что скоро он столкнется с необходимостью самостоятельно принять решение и нести за него ответственность. Может быть, в этом трудном умении заключается один из признаков профессионального мастерства — милицейского или любого другого.
Рат выглянул в коридор и пригласил Гандрюшкина. На столе уже лежала разная мелочь, отобранная у того по протоколу задержания.
— Распишитесь в получении, — предложил Асад-заде, — и можете идти.
Гандрюшкин не спеша вывел подпись, высморкался, произвел наш групповой снимок с максимально открытой диафрагмой. Он проделал все это молча, но с таким достоинством, будто сама оскорбленная добродетель выговаривала нам за него: «Вот видите, как все обернулось, а вы сомневались... ай-я-яй, товарищи». Но товарищи не сомневались ни раньше, ни теперь, поэтому Рат сердито сказал:
— За нарушение паспортного режима будете оштрафованы в административном порядке.
Мухомор склонил шляпку набок:
— С усердием прошу размер налагаемого штрафа согласовать с крайне бедственным материальным положением.
От такого наглого фарисейства Рат позеленел, повернулся ко мне:
— Я тебя прошу, по-интеллигентному, вежливо объясни ему, что нам некогда.
Меня не надо упрашивать, и я сурово произношу цитату из Фенимора Купера:
— Бери свое, гурон, и уходи!
— Прошу не оскорблять, буду жа...
Рат посмотрел на него своим стокилограммовым взглядом, и жалоба застряла в горле. Гандрюшкин быстренько собрался и исчез.
Теперь предстояло еще одно «приятное» дело: подробно доложить обо всем Шахинову. Да еще перед самым его отъездом на трехдневный семинар. Однако в кабинете мы застали и Турина и поняли, что от доклада Шахинов постарается нас избавить.
Несколько минут стояла гнетущая тишина. В кабинете у Шахинова она бывала особенно неприятной.
Рат поежился, неопределенно сказал:
— Да, поторопились.
В это время, по-строевому чеканя шаг, вошел и застыл по стойке «смирно» участковый инспектор капитан Маилов.
Шахинов пожал плечами.
— Сядьте!
Все остальное он говорил в обычном спокойном тоне.
— Время шагистики прошло даже для армии. И там, и у нас нужны в первую очередь специалисты. Если ракетчик не сумеет быстро и точно выполнить приказ, грош цена его умению вытягиваться в струнку. Как бы вы передо мной сейчас ни маршировали, приказ о выявлении посторонних лиц вами не выполнен: в течение двух недель на вашем участке проживал преступник и безнаказанно совершал кражи. Государство доверило нам спокойствие города, в этой ответственности само по себе заключено уважение. Его не прибавится, если подчиненные будут есть глазами начальство, но мы его лишимся вовсе, если, соблюдая формальную дисциплину, будем наплевательски относиться к служебной. И пожалуйста, не поддакивайте. При обсуждении служебных вопросов вы можете соглашаться или спорить, а теперь в вашем одобрении нет никакой необходимости.
Шахинов никого не распекал в присутствии третьего лица, тем паче третьих лиц, но сегодня он изменил своему правилу. Я понял, что это сделано умышленно, когда без видимой связи с предыдущим он в заключение сказал:
— Время бездумных исполнителей прошло. Регулировщики с дипломами ненужная роскошь, их может заменить автомат. Только творческий подход к делу обеспечит рентабельность каждого из нас в обществе, строящем коммунизм.