Жизнь с препятствиями

— Счастливо оставаться.
— И вам тоже. Не оставаться, а вообще…
В темноте Трясогузка с трудом различила фигуру, которая отделилась от двери и двинулась вниз по улице.
Почему вниз? Зяблику нужно в обратную сторону. Интересно, куда это он собрался? Но Трясогузку не проведешь! Трясогузка знает, чем такие маршруты кончаются! Она пойдет за ним и все разузнает.
Идти пришлось далеко — в самый конец города. Зяблик остановился возле маленького домика и даже не постучал — просто открыл дверь и вошел.
Вот уже до чего дошло! — подумала Трясогузка.
Она немного постояла у двери и, видя, что дожидаться ей больше нечего, просто взяла и вошла. И замерла на пороге.
Перед ней стоял трубочист Соловей.
Так вот, оказывается, кто был у Сорокопута! Опять Трясогузка обозналась — в который раз!
— Заходите, заходите, — любезно пригласил Соловей. — Вы от Жаворонка?
Подумать только! Стоило Трясогузке пять минут поговорить с Жаворонком, как об этом уже знает весь город.
— Откуда вы знаете?
— Догадываюсь… Да вы садитесь, пожалуйста!
Трясогузка села и стала рассматривать комнату. Никакой обстановки, одни книги, книги кругом — на столе, на полу, на кровати. И еще — ноты. Зачем Соловью столько нот?
— Это я после работы занимаюсь, — объяснил Соловей. — Ноты переписываю. Вчера переписывал для Сипухи, сегодня — для Кряквы. Они в театре поют, а слуха нет. Ну, и приходится петь по нотам. Вот такая история…
Очень он симпатичный, этот Соловей. Стройный, подтянутый. И глаза — совсем как у Зяблика. Кругленькие такие. Только почему-то прихрамывает.
— Что у вас с ногой?
— Да так, обжегся. Чистил трубу у Колибри, ну, а она растопила печь.
— Растопила, когда вы были в трубе?
— Ну да. Не мерзнуть же ей. Колибри — птица нежная.
— Вы как будто ее одобряете. Это же нахальство, не чувствовать, что другие…
— Разве ж это нахальство? — мягко прервал ее Соловей. — Колибри чувствует, что ей холодно, каких еще чувств вы от нее хотите? Замерзла — взяла и растопила печь. Вот такая история.
Соловей говорил просто и понятно, но Трясогузка чувствовала, что как-то он говорит не так. Невозможно было понять, шутит Соловей или говорит серьезно.
А вот Пингвин, — сказал Соловей, — никогда не топит печь. А трубу чистит каждую неделю. Это для сквознячка, говорит. Для крыльев сквознячок — первое дело. А Страус, тот сам трубу чистит. Спрячет голову в трубу с перепугу, а потом осторожно высунет наверх — и все, труба готова. Вот какая история.
Соловей знал массу историй. Казалось, он мог рассказывать их без конца. Он и вообще нравился Трясогузке — такой интеллигентный, воспитанный, даже не верится, что трубочист. И все время шутит. Трясогузка уже поняла, что Соловей шутит, а не говорит серьезно.
— Так что там слышно у Жаворонка? — спросил Соловей, внезапно прервав свои истории.
— Да так, ничего, — замялась Трясогузка. — Я его видела сегодня. Разговорились — то да се… Ты, говорит, зря топчешь тротуар. — Трясогузка смешалась, не зная, что еще можно сказать. — А сейчас я, наверно, пойду, а?
Проводив гостью, Соловей сел за стол и задумался. Теперь, когда ему не с кем было шутить, Соловей был очень серьезным, таким серьезным, каким можно быть только наедине с собой.
— Дверь отворилась, и на пороге появилась Пеночка. — Я к вам от Жаворонка, сказала она.
  
Дятел и Марабу
 
— У меня двое детей, — сказал Дятел и дружески подмигнул Марабу: — Сообщники. Старший по дереву долбит, младший стихи декламирует. П-потешные ребята!
— А как насчет другие сообщники? — напомнил Марабу. Например, Пустельга?
Это был тонкий вопрос. О том, что Дятел и Пустельга сообщники, можно было предположить по тому, как упорно она его выгораживала. На все вопросы о Дятле она твердила одно;
— Ко мне как к женщине он не имел никаких претензий.
И теперь, назвав Пустельгу, Марабу рассчитывал застать Дятла врасплох. Но тот почему-то глупо хихикнул.
— Пустельга! Вы, наверное, смеетесь!
— Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз, — сказал Марабу. И, подумав, добавил: Если можно так выразиться.
— Д-да нет же, я такими вещами не занимаюсь! У меня семья, дети, не з-забывайте, что я люблю свою жену.
— Любовь не картошка, ею сыт не будешь, — определил свою точку зрения Марабу.
— Да и вообще… Мне бы жена не п-позволила… Моя жена терпеть не может эту П-пустельгу. «Не п-понимаю, что в ней находят некоторые», — говорит моя жена.
— Кто находит? — немедленно уточнил Марабу.
— Ну, я не знаю. Сам я ничего не нахожу.
— Мне нравится ваша физиономия, — сказал Марабу. Если вам Пустельга не нужен, так он и нам не нужен. Пустельга можно освободить, — сказал Марабу, повернувшись к Филину, и, повернувшись обратно к Дятлу, добавил: — Раз вы советуете.
— П-пустельга! — все еще не мог успокоиться Дятел. — и к-как вам могло прийти такое в голову?
— Нам разное приходит в голову, — спокойно возразил Марабу. — Вот сейчас нам пришло в голову помочь ваша семья. Как вы на это смотрите?
Дятел перестал заикаться. А почему бы нет? Ведь могли же Синицу назначить начальником королевской почты и телеграфа. Еще вчера там был Журавль, но Марабу сказал: «Лучше Синица, который у нас в руках, чем Журавль, который у нас в небе».
Окрыленный Дятел, волнуясь, заговорил:
— Я вас прошу, сделайте одолжение… Жена, двое детей… Один по дереву долбит, другой стихи…
— А стучать ты умеешь?
— Кого вы спрашиваете! Столько лет у ворот младшим привратником… Это мой долг. [7]
— Ну вот и отлично, — подытожил Марабу разговор. — Думаю, мы с вами сработаемся. Как умный Дятел вы должны понимать, что, если мы не летаем, значит, мы знаем, что мы делаем. Небо — это туда-сюда, вверх-вниз, шиворот-выворот — разве это порядки?
  
Дятенок и другие
 
— Прибыл в ваше распоряжение! — доложил Дятенок.
— Ну что ж, докладывай, — улыбнулся солдат Канарей.
— Есть докладывать! Я тут еще двоих привел, они за дверью ждут. Надежные ребята!
— Ох ты, господи, — засуетился дворник Орел. — Чего же им под дверью стоять? Проси, пускай заходят.
Дятенок подал знак, позволявший зайти его компании.
Простите за беспокойство… Чрезвычайно счастливы… Не имеем чести… Имеем честь… Дятенок, представьте же нас!
В дверях стояли надежные ребята Зяблик и Сорокопут.
— Мы, кажется, где-то виделись, — сказал Зяблик и смутился: он вспомнил, что виделся с Канареем тогда, когда сидел у Сорокопута в шкафу и подглядывал в щелочку.
— Мне кажется тоже, что я вас где-то видел. Только где — не помню, — сказал и Сорокопут.
— Это когда я письмо приносил.
— Письмо? — спохватился Сорокопут. — Нет, значит, я видел не вас… Верней, не я вас видел…
— Ты пока займи гостей, — сказал солдату Орел, — а я пойду, у меня еще два переулка не метено.
Канарею не пришлось никого занимать: сегодня всех занимал Дятенок.
— Секретный пакет доставлен по назначению, — доложил он и, видя, что Канарей будто бы ничего не понимает, и по-своему истолковывая это непонимание, кивнул в сторону Зяблика и Сорокопута: — Они уже в курсе.
— Да, да, мы в курсе… Не то, чтобы в курсе, а вообще, — заверил солдата Сорокопут. — Но скажите, меня тогда точно возьмут на работу? Сейчас меня не берут, но это не почему-то потому, а потому что почему-то…
Канарей, который всегда отличался солдатской смекалкой, на этот раз туго соображал. Что за игру затеял этот Дятенок? И почему в ней участвуют такие солидные птицы, как Зяблик и Сорокопут?
Дятенок предложил план операции:
— Сначала надо усыпить бдительность Сплюшки.
— Не совсем усыпить, а на определенное время, — внес свою поправку Сорокопут. — Зяблик мастер на такие дела.
— Уж и мастер! — решительно запротестовал Зяблик. — Не скромничайте, Сорокопут, вы сами кого хочешь усыпите.