Плач по царю Ироду

Но там, куда его вызвали, говорят: зачем вам так далеко ехать — на Ближний Восток? Гораздо ближе Дальний Восток, с Еврейской автономной областью и центром в городе Биробиджане.
Еврей поинтересовался, как в этом Биробиджане с национальной гордостью, и получил разъяснение, что в данный момент там арабская национальная гордость. Но может быть и другая — в зависимости от политической ситуации.
Не понравилось ему это дело, а они говорят: у нас, дескать, в Еврейской автономной области большая нехватка евреев. Одна сотая еврея на душу населения. Так что его, еврея, туда посылают вроде как на укрепление.
Но он все-таки отказался — и вот он здесь.
Великочукча говорит:
— Мы с тобой, как города-побратимы. Я тебя уже почти догоняю по анекдотам, но ты еще пока отстаешь по территории. Сколько тебе до меня не хватает территории? Я согласен без Чукотского моря, будем только сушу считать.
Стали считать. Слаб оказался еврей территориально. Но тут голос подал великоудмурт, профессор тамошнего языкознания. Он сказал, что национальная гордость — это национальная глупость, потому что «гордый» впереводе с латинского означает «глупый».
Два великоросса сразу сникли, а великотаджик вздохнул:
— Да, латынь — великий язык. Хотя сколько я по тюрьмам сижу, никогда не встречал ни одного латынянина.
 
Подсознательная эрудиция
Иван Гаврилович был подсознательный эрудит, эрудиция была у него в крови, а может быть, где-то еще глубже.
Когда в стране громили Пастернака, Иван Гаврилович извлек из глубины подсознания:
— А Пастернак, между прочим, еврей.
Я этого не знал, хотя давно любил Пастернака. Иван Гаврилович не читал Пастернака, но знал, что он еврей.
— А почему вы раньше об этом не говорили, Иван Гаврилович?
— К слову не приходилось.
Позднее, когда Хрущев разносил в Манеже скульптора Неизвестного, Иван Гаврилович не замедлил откликнуться:
— Этот Неизвестный — еврей.
— Откуда вам это известно, Иван Гаврилович? Он же Неизвестный, — не удержался я от каламбура.
Но Иван Гаврилович каламбуров не воспринимал.
— А мне ничего о нем и не известно. Кроме того, что он еврей.
И только однажды эрудиция Ивана Гавриловича подвела. Это случилось во время кампании против Солженицына.
— Солженицын — еврей, — твердо заявил Иван Гаврилович.
— Ну уж нет, — сказал я, — насчет Солженицына вы ошибаетесь!
Как выяснилось, он спутал Солженицына с американским писателем Сэлинджером. Это было тем легче, что он ни того, ни другого не читал.
Я читал Сэлинджера, но не знал, что он еврей. «Над пропастью во ржи» — роман ни капельки не еврейский.
Но Иван Гаврилович на расстоянии почувствовал национальность. И на каком расстоянии! Через весь Атлантический океан!
Я спросил его:
— А как Сталин? Уж он-то, Иван Гаврилович, наверняка, еврей?
В то время шла очередная волна разоблачения культа личности.
— Нет, — сказал Иван Гаврилович. — Сталин — не еврей.
Он любил Сталина. У него даже под елкой, вместо Деда Мороза, стоял небольшой комнатный памятник отцу и учителю всех народов.
Однажды я сказал ему:
— А не кажется ли вам, Иван Гаврилович, что вы не случайно носите еврейское имя?
— Но-но, потише на поворотах! — спокойно откликнулся он. Уж в чем, в чем, а в имени своем он был уверен.
И тут я с радостью ему сообщил, что Иван — еврейское имя. Так уж получилось. Тут уж ничего не поделаешь.
Он не поверил. Он твердо знал, что это имя исконно русское, самое русское из всех русских имен. Для убедительности он даже сослался на цветок иван-да-марья, народное название которого ни у кого не вызывало сомнения.
— А что Марья? Марья — тоже имя еврейское.
Иван Гаврилович побледнел. Он стал доказывать, что происходит из крестьян, что отец его, Гаврила Захарович, потомственный крестьянин, как говорится, от сохи, от земли русской, и дед его, Захар Данилович, от земли русской…
— Вот видите, — сказал я. — Гаврила, Данила, Захар… Все это имена еврейские.
На этом кончились наши разговоры. Иван Гаврилович ушел на пенсию и старался ни с кем не встречаться. В стране громили все новых и новых евреев, но он не откликался, он только вздрагивал, словно принимая все удары на себя.
И теперь, когда стало известно, что и Ленин был не безгрешен в национальном отношении, я мучительно думаю: почему же о Ленине Иван Гаврилович молчал?
Наверно, просто не приходилось к слову.
 
Неандерталец Сталин и внеземная цивилизация
Вызывает неандерталец Сталин своего помощника по неандертальским вопросам.
— Послушайте, товарищ Ежов, разберитесь вы наконец с этими кроманьонцами. Товарищ Калинин говорит, что они заброшены к нам из другой цивилизации, а каково ваше мнение?
Маленький Ежов был на две головы ниже самого маленького кроманьонца, поэтому давно лелеял надежду снимать с каждого из них по две головы. Но по две головы никак не получалось.
— Заброшены, товарищ Сталин, — подтвердил неандерталец Ежов. — Недавно мы получили сведения от нашего агента из шестнадцатого века, он сообщает о странном художнике, который занимается разными сомнительными теориями.
— Теория без практики должна быть мертва, — напомнил неандерталец Сталин свое высказывание.
— Извините, товарищ Сталин, руки не дошли. Руки туда доходят медленно: пока до шестнадцатого века дойдут, да пока назад вернутся…
Неандерталец Сталин набил трубку, долго раскуривал. Наконец сообразил, что раскуривает ее не с того конца.
— Как зовут художника?
— У меня записано. Кажется, Лев Дави… дави… дави…
— Лев Давидович? — изумился Сталин и опять сунул в рот трубку не тем концом. Во рту зашипело, задымилось, но Сталин не мог раскрыть рот от изумления. Потом выплюнул трубку и говорит: — Неужели Троцкий кроманьонцем заделался? Ведь он же наш, из неандертальских евреев…
— Не уверен, что это Троцкий, он выше Троцкого на десять голов, — Ежов вздохнул, представив себе поле деятельности. — В донесении сказано, что он механик, астроном, математик, ботаник, поэт, музыкант и так далее. Ну, и, конечно, художник. Куда вашему Троцкому!
— Моему Троцкому?
— Я хотел сказать: нашему Троцкому.
— Вашему Троцкому?
— Да нет, товарищ Сталин. Я хотел сказать, что при таком количестве профессий на этого кроманьонского Льва Дави… Давидовичадолжна работать целая организация. Точнее, цивилизация. Наверно, его и заслала цивилизация. А если она заслала его, то вполне могла заслать и всех остальных кроманьонцев.
Сталин закурил новую трубку, взамен выплюнутой.
— Разберитесь с этими кроманьонцами, товарищ Ежов. И заодно со всеми Львами Давидовичами. Лучше всего отправить их туда, откуда они к нам засланы. Из небытия, как говорится, в небытие.
— Сделаем, товарищ Сталин. Да, кажется, я вспомнил имя этого кроманьонца из шестнадцатого века. Его зовут не Лев, а Леонардо Дави… дави…
— Да Винчи? — догадался товарищ Сталин. — Мне товарищ Калинин рассказывал. Говорит, от этого художника почти не осталось картин. Видно, он все тут срисовывал и отправлял в свою цивилизацию. Разберитесь с этим, товарищ Ежов.
— Разберемся, товарищ Сталин. А как быть с этими Львами Давидовичами? Может, пока придержать, не отправлять в другую цивилизацию?
— Ну почему же не отправлять, товарищ Ежов? Цивилизация еще никому не повредила.