37 - 56

И снова в троллейбусе все, словно по команде, стали смотреть в разные стороны. 
- Что с тобой? - спросил я. 
- Ничего. Просто там я стал истериком. Оказалось, что это даже удобно быть истериком. Я, когда орал и бился на земле, мог думать о чем хотел, а потом еще выцыганивал освобождение на день. 
Мы нашли двух девушек перед самым закрытием парка. Одна из них была продавщицей Я понял, что Блюма ждет счастье. Но он, вместо того чтобы сочинять в ее честь рифмы вроде прежних "жил на свете старый Блюм, положили Блюма в трюм", начал читать стихи из цикла "Город", написанные им в одиночке. Мы шли к Новодевичьему монастырю в те годы там находили себе пристанище не только покойники, но и влюбленные. Блюм читал: 
Друг другу протянув мосты, 
Уснули берега. 
Опавших с неба звезд цветы 
Куда-то мчит река. 
И заглядевшись с высоты. 
До утренней зари 
Глядят ревниво фонари 
Во влажные черты. 
Девушки переглядывались, потому что не знали, как себя вести Блюм смотрел на толстую продавщицу влюбленными, сияющими глазами 
Уже много дней и сегодня опять. 
Облака вроде сколотых льдин, 
Шалый ветер бросает листву умирать 
К равнодушным ногам машин, 
Уже много дней дожди без конца. 
Полотняных туманов надрыв. 
Как будто бог-сын потерял отца 
И плачет лицо закрыв. 
Девушки стали весело смеяться, и Блюм тоже начал смеяться вместе с ними, то и дело поглядывая на меня. Он смотрел на меня, будто школьник, забывший урок. 
- Как вас зовут? - откашлявшись, спросил Блюм продавщицу. 
Та игриво поинтересовалась: 
- А зачем? 
- Хотите выйти за меня замуж? предложил Блюм. 
- Ой, Маш, не могу, - засмеявшись, сказала девушка. 
Ночь разламывалась рассветом, которого еще не было. Но рассвет угадывался во всем: и в том, как почернела вода в реке, пожелтели фонари на набережной, и в том, как прозрачны и прекрасны сделались наши лица, в весеннем предрассветье лица людей всегда прекрасны и трагичны. 
- Что же будем делать, девочки? - тихо спросил Блюм. - Я хочу, чтобы вы шли рядом с нами по набережной, а я бы читал вам стихи всю ночь, а если захотите, все утро и весь день... 
- А работать когда? - спросили девочки. 
- Я бы читал вам самые нежные стихи, какие только знаю, - исступленно продолжал Блюм. - Я бы рассказывал вам про то, на каком страшном и мучительном разломе мы живем, я бы пел вам буддистские гимны, которые уверяют, что середина столетия всегда приходит с добром и возрождением. 
Девушки испуганно переглянулись. Я заметил, как продавщица тихонько толкнула локтем подружку. Та чуть заметно кивнула головой и стала оглядываться по сторонам. 
- Ты понимаешь, девочка, - говорил Блюм продавщице, - что скоро станет утро, которое, по пророку Исайе, всегда приходит с радостью, и мне очень хочется, чтобы эта радость коснулась и тебя! 
Мы поравнялись с двумя такси. Наши спутницы ринулись в первую машину и стали испуганно кричать шоферу: 
- Скорей гони, шеф! Гони скорей, он псих ненормальный! Тогда и второй шофер дал газу, и обе машины унеслись. 
- Ты испугал девочек. Блюм, - сказал я. - Ты стал в лагере придурком. 
- Я стал в лагере не только придурком, но еще электромонтером, контрабасистом, жуликом и импотентом, - ответил Блюм. - Правда, вешаться я пока погожу, потому что мне очень хочется посмотреть корриду, которая все-таки будет до того, как взойдет солнце. I 
...Он позвонил ко мне ранним утром. Его голос грохотал в трубке счастьем и добротой. Он кричал: 
- Скорей приезжай! Сейчас я тебе дам адрес. Я нашел колоссальную чувиху. Она старая, живет в подвале, и окна у нее зарешеченные! Такая прелесть, честно, такая прелесть! Я почувствовал себя на свободе, понимаешь? Я почувствовал себя на свободе! 
Я знал его хорошо. Со мной он никогда не играл. Если он говорил так значит, он говорил правду.