Собрание сочинений в 19 томах. Том 13.Александр Македонский, или Роман о боге

И если ты не способен прочитать то, что начертано по обе стороны стены, ты не сможешь познать истину.
Моя книга написана так же, как и каменные скрижали храмов Фив и Мемфиса. Страницы, исполненные ясного смысла, чередуются в ней со страницами темного содержания, которые нужно читать в ином свете. Книги должны создаваться, как храмы, потому что книги, как и храмы, – всего лишь образы мира, в которых за видимостью скрыта тайна, в которых сам человек – всего лишь проявление божественного. Но сам он не понимает своего сокровенного смысла и может постичь лишь малую его толику, необходимую для того, чтобы осуществить свое предназначение в мире.
  
IV. Регент Филипп
 
Со смертью Эвридики круг замкнулся: плод снова превратился в зерно, змея свернулась в клубок, чтобы затем развернуться вновь.
Единственный малолетний сын Пердикки III был провозглашен царем под именем Аминта III, и вскоре македоняне назначили Филиппа, покаравшего нечестивую царицу, опекуном его племянника, регентом царства. На самом деле его вскоре стали считать настоящим властелином, ему оказывали высшие почести, называли надлежащими титулами и вел он себя как настоящий царь, по праву и по закону, каковым и стал восемь лет спустя по всеобщему согласию.
Филиппу исполнилось в то время двадцать три года. Это был высокий, красивый юноша атлетического сложения, с мощными мышцами, крепкий, как и всякий потомок горцев. Тело его закалили упражнения, в которых он всегда побеждал своих сверстников. У него были очень темные блестящие глаза, тело его покрывали темные жесткие волосы. Носил он бороду клином и короткую стрижку. Филипп производил чарующее впечатление на женщин и на мужчин до тех пор, пока вино, сластолюбие и боевые ранения не придали ему в последние годы жизни отталкивающий вид. Его звонкий смех, общительность, жизнерадостность, простота, с которой он спускался на арену, чтобы повалить на землю самого сильного борца или обогнать самого быстрого бегуна, непринужденность в обращении со слугами и воинами помогали ему быстро завоевывать дружбу, зачастую недолгую, которую он вскоре предавал, потому что был, без сомнения, самым коварным из когда-либо живших на земле людей. Двуличность была столь же естественна для него, как дыхание; ему нравилось обманывать так же, как выполнять физическое упражнение; иногда он даже не отдавал себе отчета в том, что обманывает – настолько ложь стала частью его самого.
Он был не воздержан в удовольствиях, разговорчив, а после третьего бокала превращался в горлопана, играл так, словно родился с игральными костями в руках, и позволял себе такие излишества в отношении женщин, что все это вскоре превратилось в притчу во языцех. Ни одна из тех, что, попавшись ему на глаза, приоткрывала стройную ножку, гибкую талию, крепкую грудь, не избегала преследований этого охотника, однако стоило ей лишь немного пококетничать, как он сам становился ее добычей. Те, кого он когда-либо заманивал в укромные места, те, что говорили ему: «Да оставь меня в покое, все женщины одинаковы, когда гаснет светильник», – хорошо это знали, потому что, на самом деле, все женщины для него были одинаковы, но он никогда не хотел признать за собой это очевидное свойство своей натуры и всегда ожидал от удовлетворения своего желания какого-то иного удовольствия, нежели то, которое получал.
Он любил все, что было связано с Афинами, мечтал, чтобы его принимали за афинянина. Он пытался подражать аттическим нравам, говорить на тамошнем наречии, отличном от македонского, следовать тамошней моде, но, поскольку он не был способен к систематическому самообразованию и не мог себя к этому принудить, то не питал по отношению к себе иллюзий и злился, заметив у афинянина взгляд, оценивающий его по достоинству: «Пройдоха, но мужлан».
Всем лучшим в своем воспитании он был обязан годам, проведенным в Фивах в качестве заложника, и потому, желая походить на афинянина, он на самом деле вел себя как беотиец.
Войско было постоянной его заботой. Лишь только став регентом, по образцу знаменитой фиванской фаланги он создал македонскую фалангу шириной в десять – шестнадцать, рядов: воины первых рядов были вооружены короткими копьями, в то время как воины четвертого ряда держали копья в четырнадцать или даже тридцать шагов длиной, которые клали на плечи впередистоящих, выставляя навстречу врагу заградительный частокол. Именно эта фаланга снискала Филиппу победы.
В первые дни своего властвования он создал по этому подобию войско численностью в десять тысяч человек, которое применил сначала против соплеменников своей матери, истребив из них семь тысяч и окончательно изгнав остальных в горы Линкестиды.
Пять претендентов на престол выступили с войсками, чтобы оспорить его право на венец. Филипп, признавший своего малолетнего племянника царем лишь для того, чтобы утвердиться у власти, обратил в бегство троих претендентов, умертвил четвертого и наголову разбил войска пятого. Он имел власть и армию, и теперь нуждался в золоте, чтобы содержать армию и сохранить власть. Тогда он захватил золотые копи на горе Пангее, бывшей частью афинских колоний и, принеся извинения афинянам, заверил их, что действовал таким образом лишь для того, чтобы лучше исполнить свой союзнический долг; однако эти копи он оставил за собой и так их использовал, что македонские золотые монеты с его профилем распространились по всей Греции, а затем и в более далеких странах, вплоть до западного побережья Великого океана.
Таким образом, у него было все, что нужно, и теперь ему недоставало лишь согласия богов, без которого нельзя рассчитывать на долговременное согласие народов. А народы, находившиеся во власти сильной державной руки, проявляли нетерпение и, поскольку память людская недолговечна, стали осуждать своих господ за те поступки, которые раньше приветствовали.
Филипп избавил Македонию от преступлений Эвридики и от набегов линкестидцев; тем не менее, он продолжал считаться убийцей своей матери. Чтобы стереть пятно этого деяния, о котором шептались во всех лавках при обнародовании всякого нового эдикта, я посоветовал ему совершить паломничество в Самофракию: совершенное гам жертвоприношение богам Кабирам снимает с человека грех кровопролития, каковы бы ни были совершенное им убийство и его причины. Перед тем, как предложить ему это путешествие, мы часто собирали коллегию жрецов, изучали расположение звезд, толковали пророчества и рассчитывали время. Мы принимали посланников от многих оракулов. Мы знали, что из Самофракии Филипп вернется не один.
  
V. Время Амона
 
Надобно знать, что есть годы вселенские и годы земные; в большом вселенском году примерно двадцать пять тысяч наших лет, и поделен он на месяцы длиной приблизительно в две тысячи сто лет каждый. Вселенские месяцы высчитываются по смещению точки равноденствия на циферблате Зодиака; они проходят знаки Зодиака в обратном направлении, нежели земные месяцы. Так, в смене месяцев земного года Дева следует за Львом, а Козерог за Стрельцом, в то время как по очередности вселенского года за Стрельцом следует Козерог, а за Девой – Лев. Это говорит о том, что каждому моменту там соответствует его противоположность здесь и что упомянутые циклы, вращаясь в противоположных направлениях, представляют как видимую, так и невидимую сущность той же самой жизни.
Надобно знать, что каждый месяц большого вселенского года называется «временем» и что управляет им один из двенадцати знаков. Земной год завершается знаком Рыб, а начинается в знаке Овна; вселенский год заканчивается в знаке Тельца, начало же его – в Рыбах. Промежуток от времени Овна до времени Рыб отмечен на небе расположением звезд, которое называется «концом времен», что вовсе не означает, что мир должен рухнуть, а означает лишь, что двенадцать времен минули.
Надобно знать, что то, о чем я здесь рассказываю, свершилось к концу двенадцатого времени, то есть времени Овна, которое сменило семнадцать столетий назад время Быка и которому осталось не более трехсот пятидесяти лет.