Девушка у обрыва (Сборник)
— Ах, ты совсем не о том говоришь, — досадливо возразила она. — Я и сама-то не знаю, какого счастья я жду.
Меня несколько удивили эти ее слова, и даже огорчили. Как можно ждать счастья, не зная, какого именно счастья ждешь? Где тут логика?
— Тебе нужно развивать в себе научное мышление, — посоветовал я ей. — Ты не прожила еще и четверти МИДЖа, впереди тебя ждет большая жизнь — научная и личная. Когда-нибудь ты выйдешь замуж, муж твой, быть может, будет Ученым, и твой уровень мышления должен быть не ниже его уровня. Ты об этом думала?
Но Нина сделала вид, будто не поняла моих слов. Ничего она мне не ответила, а подпрыгнула и сорвала со свешивающейся ветки листок и стала сквозь него смотреть на солнце.
— Сегодня зеленое солнце! — объявила она мне. — Вот забавно!
Я не стал убеждать ее, что солнце сегодня, как и всегда, самое обыкновенное, а вовсе не зеленое. Я просто терялся, когда она говорила такие странные вещи.
Тем не менее Нина мне нравилась. Но только не думайте, что она была такой красавицей, какой ее изображают теперь Художники и Скульпторы. Нет, красавицей я бы ее не назвал. Это была стройная, подвижная девушка, с очень легкой походкой, с лицом выразительным и даже привлекательным, но вовсе не было в ней той красоты, которую приписывают ей сейчас.
Но вернусь ко дню отмены денег.
Как я уже говорил, после собрания в актовом зале мы с Ниной отправились на филфак. Нина пошла на лекцию, я же засел в библиотеке и долго работал над своей «Антологией», а затем направился в университетскую столовую. Когда ко мне подошел САТИР, [3] я, как обычно, заказал себе щи, синтет-печенку и компот. Отобедав, я по привычке подозвал САТИРа, чтобы расплатиться, и хотел было уже сунуть монеты в отверстие на его пластмассовой груди, но вдруг увидел, что это отверстие заклеено бумажкой.
— Обед бесплатен. Обед бесплатен, — равнодушно сказал САТИР.
— Не «обед бесплатен» надо говорить, а «обед отпускается бесплатно», — поправил Я САТИРа. — Идите и вызовите ко мне САВАОФа. [4]
Вскоре к моему столику подошел громоздкий САВАОФ. Я сказал ему, чтобы он исправил фонозапись в подчиненных ему САТИРах — они выражаются не вполне грамотно. Стыдно, ведь здесь Университет, центр культуры.
— Встревожен. Взволнован. Приму меры, — ответил САВАОФ. — Есть еще замечания?
— К сожалению, есть. Мне подали пережаренную синтет-печенку. Неужели вы предполагаете, что если все теперь бесплатно, то можно кормить людей пережаренной печенкой?
— Встревожен. Взволнован. Приму меры, — ответил САВАОФ. — Есть еще замечания?
— Нет. Можете идти.
Пообедав, я вышел на набережную и пошел к Первой линии. На набережной все было почти так, как в обычные дни, только на судах виднелись флаги расцвечивания да у гранитного спуска толпились множество мальчишек и девчонок. Они останавливали всех прохожих и просили у них денег. Получив просимое, дети бежали по ступенькам к воде и бросали монетки в воду. А из бумажных купюр они делали маленькие лодочки и пускали их по волнам. В школах по случаю отмены денег занятий в этот день не было, что, на мой взгляд, едва ли способствовало укреплению дисциплины.
Когда я свернул на Первую линию, то увидел Чепьювина. [5] Приплясывая и что-то невнятно напевая, он шел по пластмассовым плиткам мостовой, мешая движению элмобилей, которые почтительно его объезжали. Люди с интересом и удивлением, а некоторые и с явным испугом глядели на него. Я и сам остановился поглядеть на редчайшее зрелище, — в последний раз я видел одного Чепьювина в детстве, когда мне было лет девять.
Я постоял немного, надеясь, что Чепьювин выругается и мне удастся записать какое-либо новое для меня бранное выражение. Но Чепьювин только напевал — и все. Я пошел дальше, несколько огорченный тем, что мне не удалось пополнить составляемый мной СОСУД. Дело в том, что я с двенадцати лет начал составлять словарь, который назвал СОСУДом (Словарь Отмерших Слов, Употреблявшихся Древними). Мой СОСУД состоял из четырех разделов; 1) Ругательства, 2) Воровские термины, 3) Охотничьи термины, 4) Военные термины. Если второй, третий и четвертый разделы СОСУДа я мог пополнять за счет старинных книг и архивов, то первый раздел пополнялся очень скудно, так как ругань на Земле давно вышла из обихода, а письменных источников не было. Приходилось собирать этот раздел по крупицам, и составление его подвигалось весьма медленно.
На Большом проспекте было людно. Здесь чувствовался праздник. Из открытых окон и с балконов летели бумажные деньги и, планируя, падали под ноги прохожим. Проходя мимо сберкассы, я заглянул туда. Там толпились дети. Они смеялись, прыгали и бросали друг в друга распакованными пачками денег. Весь пол был покрыт бумажками. Время от времени ребята подбегали к столу, и сидящая за столом ФЭМИДА [6] выдавала им новые пачки.
На углу Большого проспекта и Шестой линии я встретил своего друга Андрея Светочева. Да-да, того самого Светочева, имя которого ныне известно каждому Человеку на Земле. Но тогда он был еще ничем не знаменит. Впрочем, среди Ученых он и тогда уже был известен.
Андрея я знал с детских лет — мы жили с ним в одном доме и учились в одной школе. Потом учебные пути наши разошлись — Андрей всегда интересовался техникой и после школы был принят в Академию Высших Научных Знаний, я же поступил на филологический факультет Университета. И хоть мы могли жить дома, потому что родители наши находились в Ленинграде, но мы разъехались по общежитиям — так удобнее было учиться. Однако мы остались друзьями и часто встречались. Со школьных лет в нас сохранилась страсть к коллекционированию марок, и это тоже сближало нас. Встречаясь, мы хвастались своими коллекциями и толковали о жизни вообще, в своих планах и надеждах. А планы и надежды были у нас очень разные.
Последние месяцы Андрей был мрачен, молчалив. Однажды, когда я заглянул к нему в общежитие, он признался мне, что задумал одно очень важное открытие, но дело не клеится. Он мечется от одного опыта к другому — и все без толку.
Я тогда посочувствовал ему и дружески посоветовал взять какую-нибудь менее сложную работу и не стремиться к недостижимым целям. Ведь недостижимое — недостижимо и невозможное — невозможно. Надо намечать ближние цели и шагать от вехи к вехе.
Но Андрей остался недоволен моим дружеским советом и указал на картину, которая висела над его рабочим столом. Там был изображен Геракл, догоняющий Кирнейскую лань. Геракл бежал за ланью по снежным горным вершинам.
— Видишь, как он бежит? — сказал Андрей. — Он бежит по самым высоким вершинам, а тех вершин и скал, что пониже, он не касается ногой, он перепрыгивает через них. Поэтому он и догнал лань.
— Он мог и не нагнать ее, — резонно возразил я. — Он мог упасть и разбиться. И потом Геракл — это Геракл, а ты — простой смертный.
— Ну, это уж другое дело, — сухо ответил Андрей и перевел разговор на марки.
В тот день я ушел от него с ощущением, что он избрал какой-то ложный путь в науке и не хочет сойти с него из упрямства, Мне даже жалко его стало. Мне давно казалось, что он топчется на месте, в то время как я шаг за шагом неуклонно иду вперед. Моя «Антология» и комментарии к ней были не так далеки от завершения, и я уже подумывал о следующей работе: «Писатели-фантасты XX века в свете современных этических воззрений». Кроме того, я неустанно работал над своим СОСУДом. Как я уже упоминал, это был весьма кропотливый труд. За каждым бранным словом для первого раздела СОСУДа мне приходилось буквально гоняться с пеной у рта, как говорилось в старину. Дело осложнялось и тем, что свою Помощницу, Нину Астахову, щадя ее девическую стыдливость, к этой работе привлечь я не мог. В целом же я медленно и верно продвигался вперед, в то время как Андрей топтался на месте, поставив перед собой невыполнимую, как мне тогда казалось, задачу.