Труды и дни Свистонова
Куку и Наденька отставали.
– Хотите, сыграемте в рюхи? – предложил Свистонов брату и сестре, когда вдали показались дачи.
Паше неудобно было отказаться, хотя это он считал ничтожным и презренным времяпрепровождением. Ия с радостью согласилась и побежала доставать палки и рюхи из ямки. Свистонов взял палку и принялся чертить городки. Но вот наверху, на холме, показались Куку и Наденька. Свистонов пошел навстречу.
– Мы собираемся в городки играть, – сказал он. – Не желаете ли принять участие?
Но Куку отказался.
– Удивительный человек Свистонов, – произносил, идя вниз к озеру, Куку, держа Наденьку за локоть. – Какая бодрость в нем, какая веселость, какое остроумие. Он, по-видимому, любит Токсово. А мне оно совсем не нравится. Здесь природа не вызывает душевного волнения. А я люблю там жить, где все величаво. Хорошо жить в обществе великих людей, беседовать с великими людьми.
– Постойте, Иван Иванович. – Наденька подняла глаза. – Смотрите, как хорошо здесь.
Глаза у нее были действительно прелестные, полузеленые, полукарие.
На небесах были барашки в тот вечер, а в Озере – и лазурь, и барашки.
Куку накрыл пень своим пальто. Наденька села. Куку сел пониже.
– Наденька, – сказал он нежно, – этот вечер волнует меня. Не в такой ли вечер князь Андрей увидел Наташу на балу и запомнил. Любите ли вы Наташу?
Наденька мечтательно курила, следила, как распускаются в воздухе кольца дыма.
– Зачем вы курите, Наденька? – спросил Куку, – это совсем не подходит к вашему образу. – В вас должны быть великая жизнерадостность и естественность. Бросьте курить, Наденька. – Настоящее страдание звучало в голосе Куку.
Наденька бросила папироску. Папироска упала на сухой дерн и продолжала тлеть и дымить.
– Но я ведь собираюсь стать киноартисткой, – помолчав, сказала девушка.
– Наденька, это невозможно, – пробормотал Куку.
– Как невозможно, Иван Иванович?
– Если вы доверяете мне, не делайте этого шага. Поверьте моей опытности. Вы должны быть Наташей!
Наверху появился Свистонов с сестрой и братом. Свистонов сел с Ией под деревом. Паша стал читать писателю стихи.
– Здорово, – сказал Свистонов, – талантливо. Паша просиял.
– Значит, стоит писать? – спросил он.
– Конечно, стоит! – подтвердил Свистонов и посмотрел вниз. «Пора», – подумал он. – Не будете ли вы любезны? – обратился он к Ие. – Спросите у Ивана Ивановича, который час.
Ия бросилась со всех ног.
В тот момент, когда Иван Иванович любовался озером, явилась Ия и, улыбаясь, спросила у задумавшегося:
– Который час?
Куку вынул часы.
– Десять, – солидно ответил он. – Где Свистонов?
– Ждет наверху.
Ия подошла к Наденьке.
– Проскучала? – спросила она тихо.
Теперь шли втроем – Свистонов, Наденька, Куку. За ними шли Телятниковы.
– Не думаешь ли ты, – мрачно спросил Паша – что Свистонов нарочно играл с нами в горелки, чтобы Куку мог полюбезничать с Наденькой?
– Брось, пожалуйста, – ответила Ия. – Откуда такая подозрительность? Просто Свистонов любит молодежь.
Опять день был воскресный. У кирки стояли таратайки. Кирка была наполнена девушками, похожими на бумажные розы, и желтоволосыми парнями. Играл орган. Сквозь цветные стекла падал свет. Наверху стояли Наденька и Куку. За ними – Свистонов и Трина Рублис. Наденька и Куку смотрели вниз на крестины, иногда бросали взгляд на проход и видели, как невеста, жених и сопровождающие готовятся двинуться к алтарю, лишь только кончатся крестины.
Жених волновался и переступал с ноги на ногу. Невеста была красна как рак.
– Какой материал для вас, Андрей Николаевич, – откинув голову, сказал Куку на ухо Свистонову. – Закрепите, прошу вас, закрепите это! – И Куку снова принялся смотреть.
Белокурая головка Наденьки была близка от него, и он представил свою свадьбу. Гордость изобразилась на лице Куку. Он увидел себя стоящим рядом с Наташей, т. е. с Наденькой. На Наденьке белое платье, фата, в руках у нее свеча с белым бантом, и гулкие своды собора…
Достав платок, важно обтер лицо свое Куку.
Глухонемая вспомнила Ригу, – красивый город Рига, – и надежды, и свою прогулку с приехавшим на каникулы студентом Тороповым в лесок.
Но Куку помешал ее воспоминаниям. Он кашлянул, напружинил грудь. Теперь он презрительно смотрел вниз. Молодые двинулись. Все в церкви зашевелилось. Головы всех повернулись к проходу. Смотрел и Свистонов.
Играл орган. Затем говорил пастор. Затем опять играл орган.
Сквозь цветные стекла видно было, как колышется листва деревьев. Видно было, что листья освещены солнцем.
– Очень хорошо, – произнес Куку. – Но я хотел бы для своей свадьбы большего великолепия.
Когда вышли из кирки Наденька, Куку, Свистонов и глухонемая, обратно летели таратайки.
– Зайдемте, выпьемте пива, – предложил Куку, и, вмешавшись в толпу, они вошли в сад при трактире. Все столики и скамейки были заняты. Смех, тяжелый запах пива, струйки дыма, разгоряченные лица, песни, звуки балалаек, гитар и мандолин.
– Настоящий Ауэрбахов кабачок на свежем воздухе, – сказал Куку Свистонову. – Недостает только Фауста и Мефистофеля.
– Ах, Иван Иванович, – ответил Свистонов. – Вечно литературные воспоминания. Надо подходить к жизни попроще, непосредственней.
Наконец, один из столиков освободился. Четверо друзей сели и потребовали пива. В это время к ним протолкались брат и сестра.
– Можно сесть? – спросили они и кое-как устроились на конце скамейки.
– Я умею пить, – сказала после пятого стакана Ия, – а вот ты, Паша, хотя и мужчина, не умеешь.
– Я умею пить, – ответил Паша, – но я сдерживаю себя.
– Очень я интересный анекдот вспомнила.
– Меня твои анекдоты не интересуют.
– А меня – твои стихи!
– Не ссорьтесь, – попросила Наденька.
За соседним столиком шел оживленный разговор:
– А насчет немцев ты, брат, не прав. Когда я в немецком плену был…
– А бабонька не плоха. Пойду приударю.
– Куда ты, размяк. Сиди! Слева:
– Нет, нет, Митя, посмотри, задок какой. Маша, Маша, поди сюда. Направо под соснами:
– Да, Петя, культура великое слово. За него, мне Иван Трофимович говорил, люди на костер шли.
– Ну да, ты культуру построишь. Выпей, дурачок.
– Митька, я недавно прозрел, теперь в церковь хожу. Ты только никому не говори, понимаешь, никому.
Голос из толпы, дожидавшейся свободных столиков:
– Володя, Володенька! иди в помойную яму поспать.
Пьяный, шатаясь, кричит:
– Подойди сюда, ударю!
За оградой показывается группа: парни ведут за кисти рук девицу, вокруг подпрыгивают мальчишки. У девицы платье в беспорядке, волосы распущены. Она плачет горючими слезами и кричит:
– Ой, тошно мне, ой, тошнехонько. Ой, дайте повязаться! – пытается вырваться. Парни, смеясь, ломают ей руки. Она пытается броситься на землю, но, подхваченная под мышки ухмыляющимися, опускается.
– В кустах с мужиком спала, – поясняют толпе парни. – В милицию ведем.
– Нет, нет, вы не Наташа, вы Гретхен, – шепчет опьяневший Куку. – А я – Фауст, а Свистонов – Мефистофель, а глухонемая – Марта!
– Не говорите ерунды, – раздраженно прерывает Свистонов.
Тяжело ступая, к столику друзей подходит пожилой рабочий. Он останавливается, шатаясь.
– Вы, просвещенные люди, спросить вас можно, почему…
Куку от волнения задевает локтем Свистонова.
Шепотом:
– Сцена за городскими воротами, – восторженно, – сейчас доктором меня назовет!
Рабочий, всматриваясь в лицо Куку, размышляя:
– Гражданин, осмелюсь спросить, не доктор вы будете?
Куку самодовольно смеется.
Куку, Наденька, Свистонов и глухонемая, Паша и Ия, условившись совершить веселую прогулку, отправились к отдаленному озеру. Они захватили с собой одеяла, думки, мясные консервы, папиросы, немного коньяку.
Еще солнце чуть освещало вершины холмов, когда они вышли. Вчера шел дождь, и сегодня с холмов бежал беловатый туман к озерам, но небо было голубое, и воробьи чирикали и взлетали на сырую, покрытую блестящими каплями листву, раскачивались на кустах, слетали на извивавшуюся вдаль дорогу. Канавы по сторонам просыхающей и час от часу желтеющей дороги были полны воды.