Я – паладин!

Кинул краюху хлеба, сала.
– Мама! Мама!
Она выглянула из-за перегородки. Испуганная и бледная.
– Златка со мной идет, отец сказал! Собери там, чего надо.
Мать всхлипнула и заплакала вдруг. Жалобно и внезапно.
Но стоять утешать ее Леон не мог. Его гнало и гнало вперед слово паладина.
Мальчишка метнулся в амбар, раскопал ямку в углу, вытащил оттуда сверточек с золотыми монетами царя царей, сунул в мешок. Авось пригодятся.
Туда же сунул пращу да горстку круглых речных камешков, запасенных заранее и подобранных по размеру и весу. Такими камешками было ой как хорошо сшибать ворон, что горланили на церковной колокольне.
Что еще?! Нож? На поясе. Огниво!
Леон кинул в сумку небольшой серый камешек.
Все! Больше ждать было невозможно! Он физически чувствовал жар паладинского слова!
Мальчишка кинулся в дом, подхватил осторожно тряпичный кулек с маленькой девочкой, которая хлопала глазами, но почему-то не плакала, словно понимала.
– Погоди! – Мать ухватила за руку. Быстро, ловким движением, перекинула ему через грудь платок, завязала. Примостила Злату, как в колыбель. Поцеловала обоих и подтолкнула к дверям. Леон побежал, понимая, что если обернется, то не сможет уже уйти! И тогда что-то лопнет в нем, взорвется, и жить будет больше невозможно и незачем!
У ворот отца уже не было. Стоял только солдат и с тревогой смотрел куда-то вдоль улицы. Происходило что-то невозможное, страшное. В ночи слышались крики, какие-то глухие удары…
– Быстрее, малец! – крикнул солдат. – Ох, быстрее!
Леон выскочил, кинул быстрый взгляд туда, куда смотрел тот, и обмер.
Там, дальше по улице, собралась уже целая толпа. Множество факелов освещало округу.
Возвышаясь над этим, словно сказочный богатырь, стоял паладин с огромным сверкающим мечом. Рядом угадывалась фигура оруженосца, вооруженного копьем. В толпе крестьян виднелись вилы, топоры и косы.
А напротив них стояла чудовищная образина! Здоровущая, выше паладина едва ли не вдвое, с окровавленными острыми зубами, торчащими из приоткрытой, как амбарная дверь, пасти. Черное тело ее упруго колыхалось, будто созданное из студня. Почему-то Леону показалось, что тварь именно создана кем-то очень коварным, зловещим, а не родилась такой от природы. Из-за спины чудовища высовывались не то острые крылья, не то скорпионьи хвосты.
– Быстрее, малец! – снова крикнул солдат. И Леон побежал! Но в последний миг буквально краем глаза он увидел, как качнулась вперед тварь, разевая пасть, и взмахнул мечом паладин.
Позади закричали, страшно срываясь на визг.
Солдат и Леон побежали что было сил. В темноту, не разбирая ни дороги, ни пути. Лишь бы убраться как можно дальше от этого монстра, от гибели лютой и жуткой!
Так бежали они до конца деревни, там солдат вдруг остановился. Воткнул в землю алебарду.
Леон остановился чуть дальше, тяжело дыша.
– Что?
– Эй, малец. Того-этого. Ты беги, в общем. Не могу я. Их сиятельство там один. Нельзя так. Не по уставу, да и вообще.
Он сплюнул. Выдернул алебарду.
– Дуй, парнишка. А я не могу, того-этого. Не было еще случая, чтобы пехота заднего давала! – Он перехватил алебарду поудобней. – Мы с моей старушкой и не такое видали! Шуруй, малец…
Солдат лихо, эдак с хэканьем, выдохнул и, тяжело топая, исчез в темноте. Леону показалось, что пехотинец улыбается. Так радуется человек, делающий то, что должен. Без сомнений и страха.
«Прости меня, мальчик!» – вспомнил Леон слова паладина.
За что? За что может просить прощения паладин, элита имперских войск, у простого крестьянина?..
  
Глава 22
 
Леон бежал через ночь, путаясь, часто останавливаясь. Луна освещала дорогу, но все вокруг виделось чужим, незнакомым. Казалось бы – чего выдумывать. Дорога из деревни одна-единственная. Но даже и она непонятно петляла, то шла в гору, то уходила куда-то в овраги, то выводила к реке, то углублялась в рощу. И деревья в темноте склонялись все ниже, цепляли ветками за одежду.
Один раз Леон вдруг, сам не зная почему, свернул на едва заметную в лунном свете тропу. Пошел по ней, разводя ветки руками, пока под ногами не зачавкала болотная жижа. В тот же миг с глаз Леона как пелена спала. Он шарахнулся назад, зацепился ногой за корень, едва не упал. Обернулся и обнаружил, что тропы, по которой шел, уже и нету совсем. Только кусты да подлесок. Малышка, до этого молчавшая, беспокойно захныкала.
Куда идти? Кругом болото, которого и быть-то не должно. Совы вдалеке ухают, будто смеется кто! А может, и вправду смеется леший?! Завел путника, окрутил.
Мальчишка вытащил из сумки краюху хлеба, положил под дерево. Отвернулся, зажмурился и пошел туда, где должна была быть дорога. И прошел-то всего ничего. Отвел пару веток, и вот она, дорога. А позади и не лес вовсе, а так, рощица. Где там болоту спрятаться?
После этого Леон бежал только по дороге, стараясь никуда не сворачивать. А хотелось, хотелось. Дважды – Леон мог бы поклясться – он слышал, как его звали по имени. Из-за кустов выглядывали и снова пропадали полупрозрачные фигуры. Но он точно помнил: там, за этим леском, будет поле, где вся деревня сажала рожь. В поле-то совсем не так страшно!
Леон уже почти выбрался из тени деревьев, как позади послышался тяжелый топот. И сразу же навалился страх! Мальчишка заметался. По спине побежали мурашки, каждый волосок на теле встал дыбом. Малышка в импровизированной колыбельке заволновалась, заплакала. Леон испугался, что ее услышат.
– Тихо, тихо ты, – шикнул он. Но сестра только сильнее разревелась.
Леон прижал ее к груди и побежал что было духу.
Вмиг заросли вокруг утратили всю свою пугающую загадочность. Тени попрятались, голоса исчезли. Вся лесная нежить будто растворилась в ночи, затаилась, чувствуя приближение чего-то страшного. Дорога стала просто дорогой, лес просто лесом, а тени от луны сделались плоскими, обычными…
Леон несся как на крыльях.
Впереди показался просвет! Еще немного!
А за спиной нарастал грохот. Мальчишка даже слышал тяжелое дыхание зверя. А может, это просто казалось?..
Сейчас он даже не отдавал себе отчета в том, что, выбежав на открытое пространство, начисто утратит возможность спрятаться среди ветвей. Хотя вряд ли это помогло бы.
Леон прижимал к груди плачущую девочку, было очень тяжело. Казалось, что в груди сейчас что-то лопнет от натуги. Но ноги, будто сами по себе, несли его вперед.
Последние деревья остались за спиной, и он очутился на краю поля, залитого светом луны. Невысокие колосья шевелил осторожный ветер. Леон растерянно обернулся. Тяжелая тварь приближалась. Позади раздавался треск деревьев и тяжелые удары в землю, будто зверюга не бежала, а прыгала мерзкой жабой.
Девочка на руках у Леона надрывалась от крика. Спрятаться было негде.
А тварь была уже буквально в нескольких шагах. Теперь мальчишка точно слышал ее дыхание, тяжелое, с рычанием. И запах мерзкой болотной гнили, смерти, гнойных язв, дохлых мышей и еще чего-то отвратительного, тошнотворного наполнял легкие.
Леон прыгнул в сторону, нырнул в поле. Присел у края во ржи, которая доходила едва ли до пояса.
– Батюшка. Батюшка полевик! – Глотая слезы страха, Леон вытаскивал из котомки остатки хлеба. – Батюшка полевик, защити! Спрячь-пожалей! Бери что хочешь, только схорони!
Он протянул перед собой краюху и зажмурился что было сил, стараясь даже не дышать.
Маленькая Злата вдруг замолчала.
Тяжело ухнуло. Земля задрожала. По лицу Леона ударила мелкая дорожная крошка.
Вонь сделалась совершенно нестерпимой. И мальчишка кожей почувствовал, как стоит совсем рядом огромное злое чудовище. Холодом веяло от него – зимним лютым. А в руках странным образом шевелился хлеб, будто живой.
Несмотря на сковавший его ужас, Леон приоткрыл глаза.
Там, на вытянутых ладонях, вместо куска хлеба сидело множество бабочек. Ярких, дневных, цветных бабочек. Много-много! Они шевелили крылышками и будто живой цветочный ковер укрывали руки Леона. Их маленькие цепкие лапки щекотали кожу. Сотни, тысячи бабочек порхали вокруг, садились мальчишке на плечи, голову, спину! Все вокруг было наполнено мельканием их крыльев. И пахло… Удивительно пахло цветами, луговыми, живыми цветами!