Я – паладин!

– Они Бетрезену служат. А ему души человеческие нужны.
– Зачем?
– Сожрет или, там, в еретика превратит. И будет человек с такой душой ходить по белу свету, другим честным людям вред приносить. Или еще чего похуже.
Леон вспомнил, как на проповеди их приходской священник рассказывал о сотворении мира и о том, как Бетрезен создал мир и тех демонов, которые все испортили. И как страшно заплатил за это сам Бетрезен.
– А что с ним дальше будет?
– С кем? – удивился отец.
– Ну, с тем, который на ярмарке. Еретик.
– Известно что. В столицу потащат. Там разберутся…
Некоторое время они ехали молча. Отец посматривал на звезды, на реку, что вилась серебристой лентой внизу, под дорогой. Вздыхал.
Леон вспоминал суету на ярмарке. Страшного еретика. Марту.
– Ты вот что, – прервал молчание отец. – Ты матери не рассказывай ничего. И я не буду. Чтобы не волновать лишний раз. Понимаешь? Она, конечно, все одно узнает, но все-таки.
– Хорошо…
Отец присмотрелся к чему-то на том берегу реки. Хлестнул лошадь.
– Пошла, родная. Пошла.
Леон тоже вытянул шею.
Внизу, под косогором, на самой кромке Леса что-то происходило. Кто-то большой неуклюже ворочался. Трещали сучья.
– Что это? – прошептал Леон.
– Не знаю и знать не хочу. – Отец стегнул лошадь. – Ничего хорошего уж точно.
Кроме треска сучьев и голодного рыка зверя, до слуха Леона доносилось еще что-то.
– Пап, там плачет кто-то.
– А, шут его побери. – Отец выругался и привстал на козлах. – А ну пошла живее!
Плач стал громче. Перешел в крик. Зверь рявкнул и рванулся. Леон во все глаза смотрел вниз. Теперь он ясно видел фигурку, метавшуюся около воды. К ней подбиралось из Леса что-то огромное, бесформенное и страшное. Человек, хотя, может быть, это был кто-то другой, наконец решился и кинулся в холодную реку. Взметнул тучи серебряных брызг.
– Плывет! Плывет, папа, смотри!
– Плохо. Это плохо, – прошипел отец. Он натянул вожжи и вытащил из сена длинную палку, окованную железом.
Но река не остановила лесную тварь. Будто черная клякса с торчащими в разные стороны щупальцами она прокатилась по берегу и ушла в воду. Без всплеска. Только вода потемнела. Сверху было хорошо видно, как она стремительно настигает пловца. Тот закричал! И было столько ужаса и боли в этом крике, что Леон зажмурился и зажал ладонями уши.
Но даже так он слышал жуткие захлебывающиеся звуки и довольный рык.
Отец хлестнул лошадь. И гнал ее до тех пор, пока не показались в ночной темноте костры их деревни.
– Папа. – Леон осторожно заглянул отцу в лицо. Тот сидел напряженный, только крепко сжимал рукой палку. – А что это было?
– Лес это был, сынок. Лес.
– А это был человек?
– Нет, сынок. Люди в Лесу не живут.
  
Глава 6
 
Ветреная, шумная осень осыпалась листвой, унеслась за горизонт вместе со злыми ветрами. С неба медленно и неторопливо падал крупными хлопьями сырой снег. Зима еще не вступила в свои права в полной мере, природа словно бы сопротивлялась, не желала впадать в тревожную, льдистую дремоту.
Для Леона это было, наверное, самое беззаботное время в году. Всего и дел, что покормить скотину да сушняка натаскать из рощицы, что около поля.
А в остальное время – свободен, как ветер.
Целыми днями Леон пропадал на улице и только с приходом сумерек возвращался домой. Вечером из дома уходил отец. Брал дедовское копье и шел на дежурство. Отец, да и вообще взрослые в это время были какими-то странными. Мрачными, встревоженными. Леон поначалу пытался вызнать, не случилось ли чего. Но взрослые отмалчивались.
Ночью костры горели не только вдоль реки, как раньше, но и вокруг всей деревни. Днем отец отсыпался, а ночью снова уходил. Днем каждый час в церкви бил колокол. Тревожный и протяжный его звук разносился далеко, словно оповещая тех, кто мог заблудиться в снежной круговерти, что впереди есть жилье, тепло, надежда.
Леону казалось, что все ждут чего-то. Будто вот-вот должно произойти нечто. Не страшное, но… особое. От этого на душе делалось неспокойно. И обычные детские забавы не приносили той особой щенячьей радости, как бывало раньше. А может быть, он просто стал взрослее? Леон внимательно присматривался к другим детям, стараясь уловить, понять, произошла ли в их душах та перемена, что не давала покоя ему. Чувствуют ли они эту неясную тревогу? Ожидание?
Сверстников у Леона не было. Так вышло. Он родился после войны, когда по всей Империи гуляла из конца в конец страшная болезнь, приходившая в деревни вместе с мертвецами и уничтожавшая целые селения. По дорогам колесили разбойничьи ватажки, грабившие и убивавшие всех, от мала до велика, из Леса вылезали твари, уничтожавшие посевы и скотину. Голод был страшной обыденностью. И конечно, первыми страдали дети. В их деревне выжил только один ребенок. Так вышло.
Теперь те, кто постарше, уже давно переступили порог, отделявший детство, и вошли во взрослую жизнь, обзавелись семьями, а младшие еще не относились серьезно к происходящему вокруг.
Одиночество мучило Леона. Хотя сам он не мог точно определить, что это за неясная тоска и откуда она берется.
Это продолжалось до тех пор, пока отец, вернувшись под утро, поставил около копья еще и окованную железом палку.
– Леон… Сегодня ночью пойдешь со мной. Выспись лучше.
Сердце Леона забилось часто-часто, но он подавил волнение и ответил:
– Да, папа.
Мать хотела было что-то сказать, но отец поднял руку.
Невысказанные тяжелые слова повисли в воздухе.
Конечно же, днем Леон не спал, хотя и честно пытался уснуть. Он ходил по дому, несколько раз брался за тяжелую, очень тяжелую палку. Старался представить, что же ему придется делать там, в зимней ночи. И день казался бесконечно долгим. По приказу отца он нагрузил сани хворостом. Уложил в дорожную сумку хлеб и толстый кусок жирной домашней колбасы. Намотал несколько факелов из пакли, растопленного жира и смолы. Но все эти заботы взяли совсем немного времени. Впереди был целый день, но идти с малышней кататься с горки, кидаться снежками и лепить снеговиков было уже совершенно невозможно. Смесь возбуждения, страха и любопытства не позволяла сидеть на одном месте и уж тем более спать.
Леон впрыгнул в новенькие, купленные на той самой ярмарке валенки и побежал в сторону церкви.
Деревня располагалась на взгорке, отсюда была хорошо видна дорога, что вилась вдоль обрыва, на дне которого текла река. В центре деревни стояла церковь. Более похожая на крепость. Старики рассказывали, что сначала это и была крепость, потому и располагалась в самой высокой точке. Для лучшего обзора. Но потом, постепенно, вокруг крепости выросла деревня, возникла потребность в богослужениях, и, естественно, так получилось, что под церковь отдали старый форт. Если вера заботится о душе, то здание церкви могло позаботиться и о теле.
По утоптанной, скользкой дорожке идти было нелегко. И Леон изрядно запыхался, пока добрался до высоких кованых ворот. Он приоткрыл тяжелую калитку и прошел во внутренний двор.
– Отец Тиберий? – позвал Леон.
Ответа не последовало, и мальчик пересек дворик и вошел внутрь главного здания.
– Отец Тиберий?!
– Заходи, – донеслось откуда-то сверху. – Да закрывай двери плотнее. Не лето чай.
Леон притворил высокие створки. Сделал несколько шагов и оказался в высоком просторном зале, в центре которого стоял алтарь, а длинные лавки были отодвинуты к стенам. Тут редко кто сидел. Наверх, туда, где по церковным праздникам располагался приезжий хор, вело две лестницы, через них можно было попасть на длинную галерею, которая проходила мимо высоких, но очень узких окон, забранных решетками. В случае чего через эти окна можно было метать стрелы и охотничьи дротики.
Леон огляделся, чувствуя, как мурашки прокатываются по спине каждый раз, когда взгляд его падает на алтарь. Чье-то незримое присутствие ощущалось в церкви. Словно неуловимое движение воздуха, легкий, невозможный зимой запах трав, шелест крыльев бабочки, но не одной, а множества.