Грустный мотив

Юная леди с жевательной резинкой между ключицами обернулась, приоткрыв рот, и кивнула. Она была польщена. То был первый случай, когда Радфорд обратился к ней не по учебному делу. 
Радфорд пошарил под партой, ища несуществующий ластик. 
- Слушай. Хочешь, я тебя познакомлю после школы с одним моим другом? 
Пегги прикрыла рот ладонью и притворилась, что кашляет. 
- С кем? - спросила она. 
- С Черным Чарльзом. 
- А он кто? 
- Один человек. Играет на рояле. На Уиллард-стрит. Мой приятель. 
- Мне не разрешают ходить на Уиллард-стрит. 
- Подумаешь! 
- А ты когда пойдешь? 
- Сразу после школы. Сегодня она нас не будет оставлять. Ей самой-то скучища... Двинули? 
- Двинули. 
В тот день дети отправились на Уиллард-стрит, и Пегги познакомилась с Черным Чарльзом, а Черный Чарльз с Пегги. 
Кафе Черного Чарльза было обыкновенной дешевой забегаловкой и вечным бельмом на глазу городских властей, которые и всю-то улицу, на которой оно стояло, из года в год неизменно обрекали на снос - на бумаге, понятное дело. Про такие заведения родители - глядя сквозь боковое стекло семейного автомобиля - обыкновенно говорят детям: "Безобразие. Антисанитария". Словом, это было отличное местечко. Да и не случалось, кажется, чтобы у молодых посетителей Черного Чарльза хоть однажды разболелись животы от аппетитных, шипящих в сале сосисок, которые он подавал. Но вообще-то к Черному Чарльзу ходили не затем, чтобы есть. Конечно, придешь, так уж и поешь, но идешь-то не для этого. 
К Черному Чарльзу ходили потому, что он играл на рояле, как бог играл словно какой-нибудь знаменитый пианист из Мемфиса, а может, и того лучше. Он играл и свинг, и просто, и, когда ни придешь, он всегда сидел за роялем, а потом пора было уже уходить домой, а он все сидит за роялем. Но дело даже не только в этом. Настоящий хороший музыкант не может уставать от музыки, это само собой, тут и удивляться нечему. Но его отличала еще одна черта, свойственная мало кому из белых музыкантов. Он был добрый, и, когда к нему подходили и просили сыграть что-нибудь или просто так подходили поговорить, он всегда слушал. И смотрел на тебя, а не мимо. 
До того, как Радфорд привел Пегги, он был, видимо, самым юным из посетителей Черного Чарльза. Он уже больше двух лет ходил туда один, раза по два, по три в неделю. И всегда засветло, по той простой причине, что поздно вечером ему не разрешалось уходить из дому. Правда, на его долю не доставалось той толкотни, того гомона и чада, которыми славилось заведение Черного Чарльза в ночное время; зато и днем он получал кое-что не хуже, а то и получше. Он мог слушать, как Черный Чарльз играет подряд все знаменитые песни. Нужно было только разбудить его. Но в этом-то и была загвоздка. Черный Чарльз после обеда спал и спал мертвецким сном. 
Оказалось, что с Пегги бегать на Уиллард-стрит к Черному Чарльзу еще лучше, чем одному. С ней было хорошо не только сидеть на полу, с ней и слушать было хорошо. Радфорду нравилось, как она подтягивает к подбородку длинные крепкие ноги, все в синяках и ссадинах, и сплетает пальцы на лодыжках. Нравилось, как она, когда слушает, прижимает рот к коленкам, так что от зубов остаются метины. И как она потом шла домой: не болтала, только иной раз поддаст ногой камешек или консервную банку или в задумчивости раздавит пяткой надвое окурок сигары. В общем, она была девчонка что надо, хотя Радфорд, конечно, ей этого не говорил. У нее была опасная привычка чуть что лезть с нежностями, даже, кажется, совершенно безо всякого повода. 
Но надо отдать ей справедливость - она даже научилась будить Черного Чарльза. 
Однажды, когда они, как обычно, в четвертом часу вошли в кафе, она сказала: 
- Радфорд, знаешь что? Можно, сегодня я его разбужу? 
- Валяй. Если только у тебя получится. 
Черный Чарльз, сняв ботинки, спал на старой жесткой кушетке, отгороженный несколькими неубранными столиками от своего любимого рояля. 
Пегги подошла к вопросу с научной обстоятельностью. 
- Что же ты? Давай буди. 
- Погоди, не мешай. Я сейчас. 
Радфорд смотрел на нее снисходительно. 
- Н-да. Его так просто не растолкаешь. Видела, как я? Нужно выбрать верное место. Где почки. Ты же видела. 
- Вот сюда? - Пегги ткнула пальцем в чувствительный островок на спине у Чарльза, отчеркнутый сверху сиреневыми подтяжками. 
- Давай-давай. 
Пегги размахнулась и ударила. 
Черный Чарльз чуть пошевелился, но продолжал спать, не переменив даже позы. 
- Не попала ты. И потом, надо гораздо сильнее. 
Пегги задумала сделать из своей правой руки более сокрушительное оружие. Сжала кулак, просунув большой палец между средним и указательным, и, вытянув руку, залюбовалась своей работой. 
- Так ты только палец сломаешь. Слышишь? Убери палец... 
- Не мешай. - И Пегги, словно цепом, ударила спящего по спине. 
Удар подействовал. Чарльз испустил истошный вопль и на добрых два фута подлетел в душный воздух непроветренного кафе. И еще не успел приземлиться, как Пегги обратилась к нему с просьбой: 
- Пожалуйста, Чарльз, будь добр, сыграй мне "Леди, леди". 
Чарльз поскреб в затылке, опустил свои огромные ступни в носках прямо на усыпанный окурками пол и скосил глаза: 
- Ах, это ты, Маргарет? 
- Да. Мы только что вошли. Нас всем классом задержали, - объяснила она. - Пожалуйста, будь добр, сыграй мне "Леди, леди". 
- С понедельника начинаются летние каникулы, - радостно вставил Радфорд. - Мы сможем приходить каждый день. 
- Вот как? Это здорово, - сказал Чарльз. И не просто сказал, а ему в самом деле было приятно. Он поднялся на ноги - большой, добрый великан, стараясь стряхнуть с себя тяжелое въедливое похмелье. И пошел куда-то наугад в том направлении, где стоял рояль. 
- И мы сможем приходить раньше, - пообещала Пегги. 
- Вот и отлично, - отозвался Чарльз. 
- Ты не туда идешь, Чарльз, - сказал Радфорд. - Так прямо в дамскую комнату. 
- Он еще спит, Радфорд. Стукни его покрепче. 
То было, я думаю, хорошее лето - целые дни, наполненные звуками Чарльзова рояля. Но точно я не знаю, Радфорд ведь рассказал мне просто одну историю, а не всю свою автобиографию. Дальше он мне рассказал об одном ноябрьском дне. Это было еще в кулиджевские времена, но в каком именно году, не знаю. Кулиджевские годы все на одно лицо.