Фрэнни

И вдруг, сорвавшись с места, она забежала в самую дальнюю, самую неприметную кабинку - к счастью, не надо было бросать монетку в автомат, захлопнула дверь и с трудом повернула ручку. Не замечая, по-видимому, своеобразия окружающей обстановки, она сразу села, вплотную сдвинув колени, как будто ей хотелось сжаться в комок, стать еще меньше. И, подняв руки кверху, она крепко-накрепко прижала подушечки ладоней к глазам, словно пытаясь парализовать зрительный нерв, погрузить все образы в черную пустоту. Хотя ее пальцы дрожали, а может быть, именно от этой дрожи они казались особенно тонкими и красивыми. На миг она застыла напряженно в этой почти утробной позе - и вдруг разрыдалась. Она плакала целых пять минут. Плакала громко и неудержимо, судорожно всхлипывая, - так ребенок заходится в слезах, когда дыхание никак не может прорваться сквозь зажатое горло. Но вдруг она перестала плакать - остановилась сразу, без тех болезненных, режущих, как нож, выдохов и вдохов, какими всегда кончается такой приступ. Казалось, она остановилась оттого, что у нее в мозгу что-то моментально переключилось, и это переключение сразу успокоило все ее существо. С каким-то отсутствующим выражением на залитом слезами лице она подняла с пола свою сумку и, открыв ее, вытащила оттуда книжечку в светло-зеленом матерчатом переплете. Она положила ее на колени, вернее, на одно колено и уставилась на нее не мигая, словно только тут, именно тут, на ее колене, и должна была лежать маленькая книжка в светло-зеленом матерчатом переплете. Потом она схватила книжку, подняла ее и прижала к себе решительно и быстро. И, спрятав ее в сумку, встала и вышла из кабинки. Вымыв лицо холодной водой, она взяла с полки чистое полотенце, вытерла лицо, подкрасила губы, причесалась и вышла из дамской комнаты. 
Она была прелестна, когда шла по залу ресторана к своему столику, очень оживленная, как и полагалось, в предвкушении веселого университетского праздника. Улыбаясь на ходу, она подошла к своему месту, и Лейн медленно встал, не выпуская салфетку из рук. 
- Ты уж прости, пожалуйста, - сказала Фрэнни. - Наверно, решил, что я умерла? 
- Как это я мог подумать? У_м_е_р_л_а... - сказал Лейн. Он отодвинул для нее стул. - Просто не понял, что случилось, - Он вернулся на место. Кстати, времени у нас в обрез. - Он сел. - Ты в порядке? Почему глаза красные? - Он присмотрелся поближе: - Нездоровится, что ли? 
Фрэнни закурила. 
- Нет, сейчас все чудесно. Но меня никогда в жизни так не шатало. Ты заказал завтрак? 
- Тебя ждал, - сказал Лейн, не сводя с нее глаз. - Все-таки что с тобой было? Животик? 
- Нет. То есть и да и нет. Сама не знаю, - Она взглянула на меню у себя на тарелке и прочла, не беря листок в руки. - Мне только сандвич с цыпленком и стакан молока... А себе заказывай что хочешь. Ну, всяких там улиток и осьминожек. Прости, осьминогов. А я совсем не голодна. 
Лейн посмотрел на нее, потом выпустил себе в тарелку очень тоненькую и весьма выразительную струйку дыма. 
- Ну и праздничек у нас, просто прелесть! - сказал он. - Сандвич с цыпленком, матерь божья! 
- Прости, Лейн, но я совсем не голодна, - с досадой сказала Фрэнни. Ах, боже мой... Ты закажи себе, что хочешь, непременно, и я с тобой немножко поем. Но не могу же я ради тебя вдруг развить бешеный аппетит. 
- Ладно, ладно! - И Лейн, вытянув шею, кивнул официанту. Он тут же заказал сандвич и стакан молока для Фрэнни, а для себя улиток, лягушачьи ножки и салат. Когда официант отошел, Лейн взглянул на часы: - Нам надо попасть в Тенбридж в час пятнадцать, в крайнем - в половине второго. Не позже. Я сказал Уолли, что мы зайдем что-нибудь выпить, а потом все вместе отправимся на стадион в его машине. Согласна? Тебе ведь нравится Уолли? 
- Понятия не имею, кто он такой. 
- Фу, черт, да ты его видела раз двадцать. Уолли Кэмбл, ну? Да ты его сто раз видела... 
- А-а, вспомнила. Ради бога, не злись ты, если я сразу не могу кого-то вспомнить. Ведь они же и с виду все одинаковые, и одеваются одинаково, и разговаривают, и делают все одинаково. 
Фрэнни оборвала себя: собственный голос показался ей придирчивым и ехидным, и на нее накатила такая ненависть к себе, что ее опять буквально вогнало в пот. Но помимо воли ее голос продолжал: 
- Я вовсе не говорю, что он противный и вообще... Но четыре года подряд, куда ни пойдешь, везде эти уолли кэмблы. И я заранее знаю - сейчас они начнут меня очаровывать, заранее знаю - сейчас начнут рассказывать самые подлые сплетни про мою соседку по общежитию. Знаю, когда спросят, что я делала летом, когда возьмут стул, сядут на него верхом, лицом к спинке, и начнут хвастать этаким ужасно, ужасно равнодушным голосом или называть знаменитостей - тоже так спокойно, так небрежно. У них неписаный закон: если принадлежишь к определенному кругу - по богатству или рождению, - значит, можешь сколько угодно хвастать знакомством со знаменитостями, лишь бы ты при этом непременно говорил про них какие-нибудь гадости - что он сволочь, или эротоман, или всегда под наркотиками, - словом, что-нибудь м_е_р_з_к_о_е. Она опять замолчала. Повертев в руках пепельницу и стараясь не смотреть в лицо Лейну, она вдруг сказала: 
- Прости меня. Уолли Кэмбл тут ни при чем. Я напала на него, потому что ты о нем заговорил. И потому что по нему сразу видно, что он проводит лето где-нибудь в Италии или вроде того. 
- Кстати, для твоего сведения, он лето провел во Франции, - сказал Лейн. - Нет, нет, я тебя понимаю, - торопливо добавил он, - но ты дьявольски несправедли... 
- Пусть, - устало сказала Фрэнни, - пусть во Франции. - Она взяла сигарету из пачки на столе. - Дело тут не в Уолли. Господи, да взять любую девочку. Понимаешь, если б он был девчонкой, из моего общежития например, то он все лето писал бы пейзажики с какой-нибудь бродячей компанией. Или объезжал на велосипеде Уэльс. Или снял бы квартирку в Нью-Йорке и работал на журнал или на рекламное бюро. Понимаешь, все они такие. И все, что они делают, все это до того - не знаю, как сказать - не то чтобы н_е_п_р_а_в_и_л_ь_н_о, или даже скверно, или глупо - вовсе нет. Но все до того м_е_л_к_о, бессмысленно и так уныло. А хуже всего то, что, если стать богемой или еще чем-нибудь вроде этого, все равно это будет конформизм, только шиворот-навыворот. - Она замолчала. И вдруг тряхнула головой, опять побледнела, на секунду приложила ладонь ко лбу - не для того, чтобы стереть пот со лба, а словно для того, чтобы пощупать, нет ли у нее жара, как делают все мамы маленьким детям.