Встать! Суд идет
Пацан вывернулся из ее заботливых рук и вприпрыжку побежал на речку.
— Поговорить с вами хочу.
— Проходьте до хаты.
— Можно и здесь. — Я указал на завалинку, как бы давая понять, что дело у меня пустячное и разводить официальности ни к чему.
Мы присели.
— Жалуются на вас, — начал я.
— Ледешиха?
— Она.
— Была у вас? — Крайнова покачала головой. — Неужто до такого сраму упала? (Я кивнул.) Батюшки, стыд-то какой…
Старушка немного помолчала, подумала.
— Хай, — сказала она, — сдам я свою Бабочку на заготпункт. От греха подальше. Да и старая я стала, трудно ухаживать, сено заготовлять…
— А как же вы без молока будете?
— Для кого молоко-то?
— Для внучат…
Баба Вера кивнула на окно. И тут только я увидал, что за нами, отодвинув занавеску, наблюдает древний, сухонький старичок.
— Вот и все мои внучата…
— Нет, значит?
— Есть, как не быть. Э-эх, мил человек, кто нынче по хуторам живет? Старики да бобыли. Молодежь, она в город подалась. А нам со стариком и козы хватит. Вот куплю козочку. И молочко будет, и шерсть… Значит, завтра и повезу мою Бабочку.
Крайнова проводила меня за калитку и с уважением посмотрела на «Урал».
— Шибко резвый у вас мотоцикл. Прямо смерч какой-то.
Я невольно глянул в сторону дубков.
По дороге кто-то скакал. Я сразу понял, что это Чава, и постарался принять равнодушный вид.
Подтянутый, ладный, стройный, Чава осадил коня и спрыгнул на землю.
— Вы извините, товарищ участковый, — начал он, словно был виноват. — Зверь, а не бугай… Насилу воротил назад. Он, наверное, от красного цвета взбесился.
До меня теперь тоже дошло, отчего рассвирепел бугай. Дело в том, что мотоцикл мне выдали ярко-красного цвета. Может быть, он предназначался для нужд пожарной охраны, не знаю. Но я был рад и такому.
Да, мне дорого мог обойтись этот красный «конь».
Баба Вера, смекнув, что произошло, заторопилась в хату.
— Доброго вам здравия, товарищ начальник! Завтра, мабуть, зайду. К обеду…
— До свидания, — кивнул я.
А Чава все еще разглядывал мой мотоцикл: все ли в порядке. Значит, и он не на шутку испугался.
— Зайдемте к нам, товарищ лейтенант. Дома говорить удобнее, — сказал Чава.
Я вошел за ним во двор. Дети играли возле палатки. Приглядевшись к ней, я подумал, что это, наверное, шатер. Он был сшит из видавшего виды брезента. Значит, много еще цыганского осталось в быту Денисовых…
Сергей провел меня в хату.
— Мои отец и мать, — представил Чава пожилого цыгана и цыганку средних лет.
— Мы уже познакомились с товарищем участковым, — сказал Денисов-старший. — Присаживайтесь.
Я сел на предложенный стул и огляделся. Честно говоря, я представлял себе убранство комнат совсем иным.
— А вы здорово ездите, — заговорил Сергей. — Я вначале испугался…
— Ничего, — перебил я, — обошлось. Мотоцикл цел — это самое главное…
— Вы по поводу Ледешихи и бабы Веры? — нетерпеливо спросил Сергей. И добавил: — Вообще эта Ледешиха — дурная женщина…
— Читробуй кадэ тэпенес пэмануш [1], — перебил сына старший Денисов. — У каждого свои заботы. Худо это или добро — судить не нам. Я часто видел таких, которые много красивых слов говорили, а сами думали только о своем кармане… Ты тоже хорош! Зачем грубишь Ледешихе? Она тебе в бабки годится.
— Нужна она мне!
Денисов-старший повернулся ко мне:
— У меня Ледешко тоже была. Я ведь в нашем хуторе как штатный советчик и мировой судья — депутат сельского Совета. (Я взглянул на него с удивлением и любопытством, чего не мог скрыть.) Да-да, — засмеялся Денисов-старший, — сам не ведал, что на старости лет сделаюсь властью… — Он погладил бороду, усмехнулся чему-то своему и продолжал: — Ну я сказал ей, что не стоит затевать ссору с соседями из-за чепухи. Не послушалась… А Выстрел — действительно породистый. Товарищ Нассонов, председатель наш, уговаривал Ледешко продать Выстрела колхозу. Хорошие деньги предлагал. Но она уперлась: «Мне, говорит, нет смысла от своей выгоды отказываться…»
— А что, эта Бабочка сильно быка поранила? — перешел я на главное.
— Ерунда! — сказал Чава. — Похромал один день.
— Ясно, — кивнул я. — Насчет увечья бугая вы можете подтвердить?
— Конечно, — ответил Сергей. — Хоть на бумаге.
— Ну этого пока не требуется, — сказал я.
— А вообще Выстрел мне стадо держит вот так! — Сергей показал кулак. — Можно спать, гулять, отдыхать — все будет в порядке. Даже волка, а то и двух одолеет.
— Водятся?
— Были. Но давно что-то не появлялись. Теперь охотников больше, чем зверья. — Чава поднялся. — Я вам еще нужен?
— Нет, спасибо. — Я тоже встал.
Следующий день начался с того, что я, идя утром на работу, услышал, как две старухи, завидев меня, захихикали и стали шептаться.
Я разобрал лишь одно слово — «таредор».
Значит, тореадор… Здесь ничего не скроешь. Факт сам по себе пустячный, мелочь жизни, как говорится, но я страшно огорчился.
* * *В тот день на заседании исполкома сельского Совета я впервые так близко столкнулся с Ларисой. Мы сидели за столом друг против друга. Я смотрел на ее чуть улыбающееся лицо и думал: знает она или нет?
Заседание задерживалось. Ждали Нассонова, председателя колхоза.
Председатель пришел суровый. Сел рядом с Ксенией Филипповной и стал молча вертеть карандаш. Крепкий, с мощной загорелой шеей и покатыми плечами, с синевой на тяжелом подбородке…
Я выступил с планом мероприятий по профилактике правонарушений. Его дружно одобрили и перешли к другим вопросам. Дали слово Ларисе.
Говорила она тихо, поминутно оглядывая всех. Ее голос, высокий и мелодичный, журчал, как ручей. А в руках мелко-мелко подрагивал блокнотик с карандашом.
Слушали ее внимательно, потому что она всех заражала своим волнением.
Говорила она о том, что пропадают, исчезают всякие там старинные сабли, уздечки, макитры, кру́жки, сделанные народными мастерами, о том, что их следует отыскивать по хуторам, собрать и сделать в клубе нечто вроде музея.
Ларису поддержали. Кто-то вспомнил, что у него дома есть старинные шаровары с лампасами, у того — расписная кружка, у этого — носогрейка, оставшаяся еще от прадеда, боевые регалии с первой империалистической войны, икона с красивым окладом…
— Иконы не надо, — сказал Павел Кузьмич, секретарь колхозной парторганизации, — музей не церковь.
— Почему бы не собирать и редкие иконы, настоящие произведения искусства? — возразила Лариса. — Вот в Москве, в Третьяковской галерее, сколько икон работы великих русских художников…
— Ну, если действительно великих мастеров, то можно. Только где у нас такие?
— Ясно, — подытожил Нассонов. — Не возражаем. Действуй. Собери ребят, девчат… Шукайте. Авось на Эрмитаж нашукаете.
И заговорил о том, что в воскресенье — троицын день. Надо организовать всякие мероприятия, чтобы отвлечь людей от пьянства.
…И так получилось, что через час мы с Ларисой шли к колхозным мастерским, напрямик, полем с подсолнухами.
Возле мастерских трое оголенных по пояс ребят, перемазанных в масле, с блестевшими от пота спинами, втаскивали по стальным трубам дизельный движок в кузов грузовика.
Грузовик был мне знаком. Вчера на нем шофер чуть не наехал на ребенка. Я проверил тормоза. Они барахлили. Водитель Федор Колпаков дал мне слово, что на неисправной машине из гаража не выедет…
Что ж, проверим.
Мы поздоровались. Катаев, секретарь комсомольского комитета колхоза, был среди ребят. Он кивнул нам: подождите, мол, закончим, тогда поговорим.
Установив движок, ребята спрыгнули с кузова, убрали трубы, закрыли борт.
Из мастерских вышел шофер Федя. Он старался не смотреть на меня. По его лицу было видно, что машина в том же состоянии, что и вчера.
— Довезешь? — спросил его комсорг.
Тот что-то буркнул. Я попросил у шофера ключи. Федя кивнул на кабину: