Конец Хитрова рынка

— Ну давай, Федор Алексеевич, докладывай, — предложил Мартынов Савельеву, который перебирал у себя на коленях листки бумаги.
Савельев, еще более обрюзгший за последние месяцы, нехотя встал, откашлялся и, не отрывая глаз от бумаги, начал говорить. Он перечислял фамилии и клички бандитов, которые были нами задержаны, вкратце упоминал о наиболее крупных преступлениях, совершенных ими. Гришка Разумовский, Рябой, Водопроводчик, Невроцкий, Адвокат, Мартазин, Сынок, Пантюшка Слепой, Кальве, Сабан, Никольский… Фамилии мелькали одна за другой. Да, поработали мы здорово. Когда Савельев закончил, Мартынов, собрав в кулак свою роскошную бороду, спросил:
— Как, нравится?
Мне очень хотелось выразить свои чувства, но что-то в голосе Мартынова настораживало, и я предпочел промолчать.
— Нравится? — повторил вопрос Мартынов.
Встал Груздь. Он всегда действовал напролом, без учета обстановки.
— Чего зря говорить? Если рассуждать диалектически, доклад что надо. Поработали здорово.
— Ну раз так здорово поработали, — уцепился Мартынов, — то я думаю, что к докладу еще несколько строк допечатать надо.
— Это какие же строки, Мефодий?
— Ну как какие? «В связи с распрекрасной работой бандитизм в столице республики заодно со всеми корнями ликвидирован. Прошу сотрудников наградить, а группу распустить по домам за ненадобностью». Вот это допечатать — и ажур.
— Это ты зря, хватил лишку…
— Так оно по докладу получается. А намедни ко мне вдова сотрудника МЧК Ведерникова приходила. «Не нашли, — говорит, — убийцу моего мужа?» — «Нет, — говорю, — не нашли». Не знал я тогда, что мы так распрекрасно работаем…
— Короваева и Ведерникова банда Кошелькова убила, — вставил Сеня Булаев.
— Кошельков? — сделал непонимающее лицо Мартынов. — Какого Кошелькова? Что-то я его в списке не приметил… Может, пропустил? Сделай милость, дай списочек свой, Федор Алексеевич.
— Ни к чему, Мефодий Николаевич, — сказал Виктор. — Что сделали, то сделали, а чего не сделали, того не сделали.
— Вот это уже другой коленкор. Я к тому и говорю, что оркестр вызывать рано, — хлопнул ладонью по столу Мартынов. — Докладная-то начальству пойдет. Чего ей сделается? Чего добились, того у нас не отнимут, а с хвастовством подожди. Одна гречневая каша сама себя хвалит. Короваева и Ведерникова Кошельков пострелял? Пострелял. Нападение на Сытинскую типографию совершил? Совершил. Правление Виндаво-Рыбинской дороги ограбил? Ограбил. А Федор Алексеевич победную реляцию читает. Дескать, вот какие мы молодцы!
Таких длинных речей Мартынов еще никогда не произносил и, по-моему, сам был немного поражен своей тирадой.
Открылась дверь, и вошел Медведев. Мы все встали.
— Садитесь, товарищи, продолжайте.
— Да у нас-то, почитай, все. Обговорили, — сказал Мартынов.
Посмотрев на начальника особой группы, Александр Максимович, видно, понял, в чем дело.
— Все распекаешь?
Мартынов сделал недоуменное лицо, борода его и то выгнулась вопросительным знаком.
— Распекать? За что распекать? Ребята один к одному. Если б везде такие были, дела бы как по маслу шли…
Груздь хмыкнул. Мартынов бросил на него свирепый взгляд и уже не так горячо закончил:
— Ругать их не за что. Процент раскрываемости пятьдесят три. Где у тебя еще такой? То-то же.
— Ну если доволен, хорошо, — сказал Александр Максимович, и мне показалось, что в его глазах мелькнула смешинка. — А раз закончил, идем ко мне, поговорим.
Последнее время распространились кражи «на плевок». Они не отличались хитроумием, но почти всегда проходили успешно. Кассир, допустим, приходил в банк за деньгами, пересчитывал пачки и опускал их в свой саквояж. В этот момент стоящий рядом с ним прилично одетый гражданин говорил в ужасе: «Боже мой! Где вы так испачкали спину?!» Кассир оборачивался и убеждался, что спина действительно страшно испачкана. Он начинал чиститься с помощью прилично одетого гражданина, потом благодарил его, брал саквояж и отправлялся на работу. Там он внезапно обнаруживал, что в саквояже не деньги, а бумага: вместо его саквояжа ему подсунули другой, точно такой же…
Несколько дней я занимался одной из таких краж. Сегодня мне предстояло допросить двадцать три человека.
Со словом «допрос» у непосвященных обычно связано представление о психологической дуэли между следователем и преступником. У одной моей знакомой девушки, за которой я ухаживал в двадцатом году только потому, что она была похожа на Нюсю, при этом слове уважительно округлялись глаза. Но допрос допросу рознь, а кроме того, каждый, даже самый интересный допрос связан с весьма неприятной вещью — оформлением. Следователь должен аккуратно записывать каждое слово допрашиваемого, следить за каллиграфией, чтобы написанное им легко можно было прочесть, зачеркнув фразу, он должен оговорить это в конце страницы, и так далее и тому подобное. Для допроса очевидцев не нужно было особого умственного напряжения, но записать все эти показания, отсеяв то, что не имело абсолютно никакого отношения к делу, требовало немалых трудов.
Когда я заканчивал допрос последнего свидетеля, служащего банка, ко мне зашли Виктор и Арцыгов.
— Ночевать здесь собрался? — спросил Виктор, кивнув на висевшие на стене часы. — Уже одиннадцать.
Арцыгов сел к столу и начал лениво перелистывать протоколы. Ему-то писать не приходилось, Мартынов начисто избавил его от писанины.
В последнее время неприязнь Сухорукова к Арцыгову сгладилась, хотя на смену ей и не пришло дружелюбие. Просто Виктор стал как-то более терпеливым. Соответственно изменилось к Арцыгову и мое отношение. Теперь после работы мы иногда играли в шахматы. В шахматы Арцыгов играл так же азартно, как и в карты: очертя голову кидался в авантюры, затевал рискованные комбинации. И в жизни, и в игре он был любителем острых ощущений. Виктор же играл спокойно, осторожно, иногда подолгу задумываясь над тем или иным ходом.
— Корову, что ли, проигрываешь? — торопил его горячий Арцыгов.
Особенно возмущал Арцыгова отказ Виктора играть на деньги.
— Не могу я без интереса. Потому проигрываю, — злился Арцыгов, скаля белоснежные зубы. — Что за игра без интереса, а? Давай с интересом! Почем у тебя кровь рыбья?
Виктор посмеивался:
— Сначала играть научись, а потом уже об интересе думай.
Закончив с протоколом допроса, я с облегчением потянулся.
— Вот, до одиннадцати пропотел, а Мартынов говорит: плохо работаем. Чего его Кошельков задел? Ведь Кошельковым МЧК занимается.
— Заниматься занимается, а толку? — прищурил глаза Арцыгов над шахматной доской. — На Брестской кроме Короваева и Ведерникова трех самокатчиков порешил. Хотели рыбку половить, а сами на крючок угораздили. Смелый черт, горячий! Его голыми руками не возьмешь. Раз десять из тюряги бежал. И отец его по мокрому делу ходил, до революции казнили…
— Ничего, придет время — возьмем, — сказал Виктор, передвигая ладью.
— Возьмешь, говоришь? Многие пытались, да только крылышки себе жгли. Уж не ты ли брать собираешься?
— А хотя бы я…
— Храбрый мальчик, храбрый.
Арцыгов партию проиграл. Предложил сыграть еще, но Виктор отказался: завтра рано вставать. Надо выспаться. Прощаясь с нами, он сказал:
— А Кошельковым я займусь по-настоящему.
— Гляди, чтоб он тобой только не занялся, — усмехнулся Арцыгов. — Не хочу, чтобы тебя кокнули, пока я тебя в шахматы не обставил.
— Ну, тогда мне лет до семидесяти жить…
XX
Когда я предложил привлечь к какой-то операции Сухорукова, Мартынов сказал, что он выполняет специальное задание и отвлекать его по мелочам не нужно. Что это было за специальное задание, я не знал, но догадывался: видимо, Виктор занимался бандой Кошелькова. Между тем фамилия Кошелькова все чаще мелькала в оперативных сводках: налеты, ограбления, убийства. Кошельков и его неразлучный дружок Сережка Барин для своих преступлений широко использовали отобранные у убитых чекистов документы. Именно с помощью этих документов банда ограбила афинерный завод, забрав золото в слитках, платиновую проволоку и деньги. Тогда Кошелькова чуть было не задержали матросы из отряда ВЧК, но он, отстреливаясь, ушел. Самым сложным было нащупать, где же скрывается Кошельков, с кем он поддерживает связи, через кого сбывает награбленное, то есть найти ниточку, которая привела бы к удачливому и дерзкому главарю банды.