Седьмой круг ада

Что будет тогда, Наташа представляла довольно смутно, однако заранее с великодушием истинно любящего человека готова была простить ему и Таню, и все свои переживания.
Провал и арест Кольцова навсегда, как думалось Наташе, разлучит его с дочерью полковника Щукина. Теперь он, томящийся в тюрьме, принадлежал только ей, Наташе. Но чем больше убеждалась Наташа, что Кольцову трудно, практически невозможно помочь, тем отчетливее осознавала, что ее ревность тускнеет и готова исчезнуть вовсе: пусть любит он кого угодно, пусть не суждено будет им больше никогда встретиться, лишь бы минула Павла угроза смерти!
Наташа была уверена, что о ее душевных, хранимых в строжайшей от всех тайне страданиях никто не знает. Однако Иван Платонович все хорошо видел и понимал. Но, зная, что помочь дочери не в силах, и вдвойне страдая от этого, молчал…
Впрочем, на первом плане у Старцевых все равно оставалось дело. Прежде всего нужно было срочно связаться с Центром, чтобы сообщить товарищам о судьбе Кольцова, затребовать инструкции для работы в новых условиях, предупредить о вынужденной смене адреса.
Эстафета, которой пользовались они уже несколько месяцев, работала безотказно. Но сразу возник вопрос: кому идти за линию фронта? Ивану Платоновичу с его характерной высокой, сухощавой фигурой и запоминающимся, будто из гранита вырубленным лицом? Вряд ли. Вероятность ареста его подстерегала в самом начале пути, едва бы он появился на улицах Харькова. Да и возраст его не очень подходил для трудного, рискованного путешествия. Отправиться за линию фронта готова была Наташа. Но тогда отец и Юра остались бы одни, запертые в четырех стенах.
Рискуя, Наташа несколько раз выбиралась в город и наконец с трудом вышла на связь с одной из подпольных групп. И как ни трудно было в те дни подпольщикам, помощь Наташе была обещана.
Подходящего человека отыскали быстро. Пекарь Лука Портнов, храбрец и весельчак, уже не раз ходил за линию фронта по чекистской эстафете.
Портнов ушел… и пропал. Ожидание обратной связи затягивалось. Это не просто беспокоило, это ставило под сомнение саму возможность помочь Кольцову, а заодно и возможность пребывания Старцевых в Харькове.
В таких условиях решено было отправить на связь с Центром еще одного подпольщика, человека опытного и трижды проверенного. На сей раз руководители подпольной группы настояли, чтобы новый связной шел не по чекистской эстафете, а более привычным ему способом: сам решал, где и как удобнее перебраться через линию фронта. Опять потянулись дни ожидания…
В этот светлый солнечный день Юра что-то мастерил во дворе, когда услышал скрип калитки. Он выглянул и на крыльце увидел незнакомого бородатого мужчину. Ему навстречу тотчас вышел Иван Платонович.
– Чем могу быть полезен?
– Говорят, вы, это… монетами увлекаетесь? – услышал Юра голос незнакомца. – Меня интересуют две монеты Петра Первого… как их… «солнечник» и двухрублевик.
Господи, до чего же знакомые слова! Их Юра уже как-то однажды слышал. Эти же самые. Про «солнечник» и двухрублевик.
Иван Платонович после слов незнакомца перешел на шепот. К ним вышла Наташа и тоже присоединилась к разговору.
Юру, собственно говоря, не очень-то и интересовала беседа взрослых. Но он теперь твердо знал одно, что слова про «солнечник» и двухрублевик – пароль и что незнакомец – подпольщик, один из тех, кто помогал Павлу Андреевичу и сейчас помогает Ивану Платоновичу и Наташе.
Коротко переговорив, Наташа ушла с незнакомцем.
Юра еще долго возился во дворе, потом вернулся в дом.
Иван Платонович потерянно сидел возле стола, разложив перед собой планшеты, на которых тускло поблескивали серебряные монеты. Тихонько напевая что-то себе под нос, он перебирал их, перекладывал с места на место. Это был первый признак того, что Иван Платонович волновался. Юра заметил: когда Наташа уходила из дому, Иван Платонович всегда нервничал, томился, хотя и пытался изо всех сил скрыть это.
– А здесь есть «солнечник» и двухрублевик Петра Первого? – спросил Юра. – Какие они?
Иван Платонович на мгновение растерялся: он понял, что Юра обо всем догадывается и его интересуют не столько сами монеты, сколько ответ.
– Их у меня нет, Юра, – тихо сказал старик. – А вопрос, который ты слышал, это… как бы тебе объяснить…
– Пароль? – помог ему Юра.
– Да. Примерно.
– Я догадался.
– Неудачный, конечно, но… Видишь ли, это прелюбопытнейшее занятие. Я имею в виду нумизматику. Я отдал ей половину своей жизни…
– Не понимаю, – сказал Юра. – Я думал, что это занятие для мальчишек.
– Помилуй, Юра! Как ты не прав! – Старик обрадовался, что от щекотливого разговора о пароле он может перейти к нумизматике, которую хорошо знал и в которую был влюблен. Прилаживая на переносице пенсне, он оживленно продолжил: – Нумизматика – это не только предмет увлечения. Она – неотъемлемая и весьма важная часть истории. А история – величайшая из наук. С этим, надеюсь, ты не будешь спорить?
– Я и не спорю, – хмуро ответил Юра. – Да, история – наука. Только наука, как бы это сказать… ну, наука мертвая.
– Голубчик, как можно?! – взмолился Иван Платонович. – История, да будет тебе известно, самая живая из наук!
– Я так не считаю. – Юра с досадой передернул плечами. – Живое – то, что служит людям теперь и будет служить в будущем. Иначе говоря, живое то, что движет жизнью. А это – естественные науки.
– Юра! Юра! Все твои естественные науки – не более чем тело без души. Вспомни одно из крылатых, наиболее мудрых выражений: без прошлого нет настоящего, а значит, и будущего. Познать прошлое человечества – значит заглянуть в его будущее! Нет-нет, не спеши, пожалуйста, спорить, дай мне договорить. Сейчас все увлечены ростом могущества техники. Аэропланы, цеппелины, автомобили, подводные лодки, танки, пулеметы – все это появилось за последние пятнадцать лет. Все ждут чудес от естественных наук. Но если люди забудут о культуре, – а история важнейшая ее часть, – выродятся честь, совесть, благородство, достоинство. Общество, при всех достижениях науки и техники, попятится в своем развитии назад. Или закостенеет… История, как раз и не позволяет обществу омертветь! – Иван Платонович не на шутку разволновался, пенсне поминутно сваливалось с его носа и повисало на тонком шелковом шнурке, продетом в петлицу.
– Надо бы дужку сжать, – со вздохом сказал Юра. – И лапки подрегулировать. Папа всегда так делал.
– Какая дужка? – недоуменно на него глядя, переспросил Иван Платонович. – Что за лапки? Чей, наконец, папа? – И, только теперь осознав слова Юры, спохватился: – Прости, я, кажется… Прости.
Он так сконфузился, что Юре даже жалко его стало. В целом Иван Платонович был неплохим стариком. Слегка, быть может, на своем увлечении древними монетами помешанным, а все-таки – неплохим.
Юре, конечно, и в голову не приходило, что считать стариком крепкого еще, бодрого, деятельного пятидесятидвухлетнего человека вряд ли правильно. С точки зрения подростка, Иван Платонович, впрочем как и Ковалевский и Щукин, были безнадежными стариками.
Стараясь сделать чудаковатому Ивану Платоновичу приятное, Юра тоном благовоспитанного мальчика произнес:
– Да, должно быть, я в чем-то заблуждаюсь. Наверное, это от незнания. Никак, например, понять не могу: что могут рассказать историку старые монеты?
Бледное лицо Ивана Платоновича – лицо человека, давно не видевшего солнечного света, – порозовело от удовольствия. Отвечая Юре на его вопрос, он так увлекся, что обо всем другом и думать, кажется, забыл. И уже за одно это мог похвалить себя Юра: пусть, пусть хоть ненадолго славный старик забудется, пусть отдохнет, оседлав и пришпорив любимого конька.
– Монеты! – восклицал тем временем Иван Платонович. – Ты удивишься, если я скажу, что они красноречивее иных ораторов. И заметь, я ничуть не преувеличиваю! Человеку сведущему старые монеты щедро откроют многие и многие тайны своего времени, тайны, канувшие, казалось бы, в Лету: какое государство чеканило их, кто этим государством правил, как оно процветало… Господи! Ты не представляешь, сколько воистину бесценных открытий подарили миру ученые-нумизматы! И остается только догадываться, какие сокровища еще скрыты от глаз людских в земле, на морском дне или в древних руинах… К счастью, время от времени в награду за любознательность, неуспокоенность, долготерпение они являются людям.