Минута на убийство. Решающая улика
Фортескью развернул свое кресло с востока на юго-восток; это означало, что кризис позади. Найджел подумал, и не в первый раз, что во время таких разговоров Харки напоминает овчарку, которая неустанно носится, не давая бестолковому стаду разбрестись и направляя его в нужную сторону, время от времени кусает за ногу отбившуюся овцу. Что и говорить, обладая замечательным чувством деталей и трезвым упорством, он был превосходной пристяжной для Джимми. У того – оригинальность решений, широта замысла, такт. У Харки – логика, организаторские способности, умение доводить дело до конца.
Харкер Фортескью неслышно положил трубку на рычаг. Поглаживая себе лысину, он повернулся к Найджелу.
– Так, с этим разобрались. Дальше берите это на себя. Подготовьте документы для оформления заказа. К следующему понедельнику они пришлют план-проспект. Поручите Биллсону предварительно ознакомиться с фотоматериалами. Постарайтесь, чтобы художественный отдел на сей раз работал по вашему графику, а то они за последнее время совсем распустились. Вам придется иметь дело с Уолтерсом, но его я уже усмирил.
Фортескью продолжал давать указания, которые Найджел, казалось, дремлющий в удобном кресле, запоминал. Фортескью давно отказался от попыток заставить Найджела вести записи; он даже позволял себе иногда развлечься, попросив, например, Найджела после жаркого заседания повторить нуднейшее и многословнейшее выступление кого-нибудь из членов коллегии, что Найджел тут же проделывал с точностью магнитофона.
– Теперь давайте посмотрим наш график проектов, – сказал заместитель директора.
Так называлась бумажная простыня, занимавшая полстены и напоминавшая сводную таблицу показателей состояния здоровья пациентов в больнице на пятьсот коек.
– Может, не надо? – пробормотал Найджел.
– Никак не могу добиться, чтобы вы поняли, – сказал Фортескью, – кто-то должен держать пальцы на всех кнопках, иначе у нас будут постоянно происходить сбои или заторы. И это ваша работа как руководителя редакционного отдела, я не собираюсь делать ее за вас.
– Кстати, о сбоях и о заторах, – спокойно вставил Найджел. – Должен заметить, что эта внушительная штука у вас на стене, как бы она ни была вам дорога, к сожалению, не отличается точностью. – Он подошел к графику и ткнул пальцем в одну из линий, нанесенных фиолетовыми чернилами. – Этот проект был одобрен на министерском уровне семнадцатого, а вы только-только довели его до уровня инспектора. Отстаем, Фортескью, отстаем.
Заместитель директора удивленно пошевелил губами.
– Подай-ка мне фиолетовые чернила, милочка, – попросил он свою секретаршу. – И ручку. И линейку.
Однако он так и не успел исправить ошибку, потому что открылась дверь и вошел Джимми Лейк. Бросив на стол Фортескью письмо, он повернулся к окну и сунул руки в карманы.
– Я должен прочитать это?
– М-да, – ответил директор, не оборачиваясь.
Фортескью читал письмо со свойственным ему вниманием. Наконец он произнес:
– Вот это да! Вот это история! Штульц! Вот это да! Вы помните Чарльза Кеннингтона, Найджел? Это от него.
– Но он же убит.
– Ничего не убит! – вмешался Джимми Лейк, все еще уставившись в окно. – Дай прочитать Найджелу.
Письмо было написано на розовых, пахнущих духами страничках крупным беглым слегка витиеватым почерком. Именно этот почерк сегодня утром поверг в транс Ниту. Найджел принялся читать.
Мой дорогой!
Бумага совершенно невозможная. У немцев просто удивительно плохой вкус. Конечно, это мой трофей. То есть я хочу сказать, что добыл бумагу у немцев. Я обожаю слово «трофей», а ты? Оно такое энергичное и мужское, оставляет чувство удовлетворения. А я провел некоторое время в фатерланде. Что за несолидный народ: обязательно им надо орать, а если не горлопанят, то стонут. Сейчас они стонут, как сумасшедшие. Последнее время я выступал в женской роли, и в результате, после глупейших, нелепейших приключений в Гамбурге и его окрестностях, мы поймали Штульца. Да, я легонько стукнул его по плечу своей беленькой ручкой. Исключительно неприятный тип. Ничего общего с тем, как я представляю себе красавца – белокурого нордического мужчину. Я с самого начала настроился против него. Мне говорили, он занимался какими-то гадостями в концлагерях, но я терпеть не могу рассказывать о зверствах, поэтому пойдем лучше дальше. Как я сказал, я легонько стукнул этого типа по плечу, а может, не совсем легонько, потому что от неожиданности у него изо рта выскочила капсула – пропуск в Валгаллу, страну почивших арийских героев, так-то вот. Он ее выплюнул, буквально выплюнул, так он перепугался. Что было актом милосердия по отношению к вашему маленькому Чарльзу, потому что я не выношу, когда кто-нибудь умирает от яда, корчась у моих ног, хотя, как уверяют, цианид действует мгновенно. Извини, что мучаю тебя этими омерзительными и печальными деталями, у тебя и своих неприятностей сколько угодно, я в этом не сомневаюсь. Взялся за перо не для этого, а чтобы сообщить: ты не успеешь и оглянуться, как я буду дома. Передаю это письмо с потрясающе прелестным сержантом, он уезжает в отпуск, протащит его через границу и опустит в Англии. Маленький Чарльз не замедлит за ним последовать. Думаю, что приеду двенадцатого. Позвони мне тогда в «Клэридж». Не терпится услышать все новости. Привет Алисе. И Ните, если она еще у тебя. И всем мальчикам и девочкам.
– Он вернулся? – спросил Найджел, прочитав это примечательное послание.
– Да, я только что звонил ему, – произнес директор, продолжая смотреть в окно. – Завтра утром он придет сюда.
– Мы должны устроить ему прием, – сказал Харкер Фортескью. – Значит, это была легенда, когда о нем сообщили: «Пропал без вести. Считается убитым»?
– Надо думать. – Джимми наконец повернулся к ним. Задумчивое выражение на его лице сменилось улыбкой. – Что за письмо! Батюшки, что за письмо! – Он начал смеяться, буквально сотрясаясь от смеха. Он бросился в кожаное кресло; по лицу его текли слезы…
Беседа за чашечкой кофе
– Та-та-та, мистер Стрейнджуэйз, всего хорошего, – промолвила миссис Смит и, позвякивая ведром, вышла из комнаты.
Найджел открыл окно и опорожнил пепельницу на карниз, огибавший здание на уровне шестого этажа. Внизу стояли поникшие, с жухлой листвой платаны, их раскачивал порывистый ветер. Ветер не прекращался, казалось, все лето; он сметал пыль с развалин домов и бросал ее в глаза лондонцам, действуя им на нервы, которые и без того благодаря пережитым опасностям и лишениям были издерганы до предела.
На таком вот карнизе Меррион Сквайерс прошлым летом устроил свой наблюдательный пункт. Когда начались бомбардировки, в министерстве ввели специальную систему оповещения. Длинный сигнал сирены означал, что район подвергается налету группы самолетов. Если было замечено, что самолет направляется в сторону министерства, раздавались короткие гудки, и персонал, работавший на верхних этажах здания, особенно те, кто сидел с южной стороны, должен был, по инструкции, мчаться к лестнице на северной стороне и спускаться вниз на два-три этажа. Были недели, когда короткие сигналы звучали чуть не целый день и все управление раза два в час бросалось к лестнице; одним словом, работа стояла. Наиболее отчаянные, в конце концов плюнув, оставались на своих местах, если только свист снарядов не раздавался совсем рядом.
И тогда Меррион Сквайерс сделался независимым наблюдателем.
– Мне хочется самому видеть, что делают эти черные птички, – сказал он.
С тех пор, едва раздавалась сирена, он, вооружившись биноклем и полицейским свистком, вылезал из окна и усаживался на карнизе. Отсюда, как с наблюдательной вышки, он мог просматривать небо, и если считал, что самолет идет курсом в сторону министерства, то свистел. Очень скоро управление обнаружило, что он весьма надежный предсказатель, и его свисток неофициально заменил сирену. Благодаря ему была сэкономлена масса рабочего времени, и все, включая Мерриона Сквайерса, радовались – все, кроме административного управления. Это управление, отвечавшее за кадры и эксплуатацию здания, отнеслось к инициативе Сквайерса очень неодобрительно. Оно платило штатным наблюдателям на крыше, чтобы они подавали официальные сигналы тревоги. С другой стороны, Меррион Сквайерс получал заработную плату как вольнонаемный служащий (категория: специалист), работающий в художественном отделе, в связи с чем управление «взяло на себя смелость» довести до его сведения, что, в случае если он не прекратит своей выходящей за рамки прямых обязанностей деятельности, оно может посчитать необходимым удерживать из его зарплаты сумму, эквивалентную периоду (или периодам) времени, которое он тратит не на выполнение служебного долга в вышеуказанном качестве.