Ящик Пандоры. Книги 1 – 2
Обсуждался вопрос о том, чтобы показать ее детскому психиатру. Но у Рейда было столько дел, а Элеонор была так занята мальчиками и, кроме того, сама мысль о психической болезни была слишком нежелательной.
С ребенком провели несколько психологических тестов и на этом остановились, надеясь, что со временем все придет в норму.
Но Сибил не становилась лучше. Ее взгляд все больше уходил в себя, удалялся, и ее игры стали еще более странными. Часами она сидела одна, не издавая ни звука и не пытаясь выйти из комнаты. Казалось она никогда не спала. Обычные детские развлечения, как игрушки, музыка, радио оставляли ее равнодушной. Она либо запиралась со своими цветными карандашами и кипой книг с картинками, либо просто смотрела в окно. И все же ее родители отказывались признать, что их дочь больна. И для этого у них была особая причина.
Ланкастеры, подобно многим семьям, чье огромное состояние передавалось из поколения в поколение и чьи браки заключались лишь среди узкого круга людей из высшего общества, развили в себе врожденное чувство солидарности со своим кланом. Они терпеливо относились к особенностям людей своего класса, к странностям, которые сочли бы эксцентричностью или умопомешательством у людей, не принадлежащих к их кругу. Все помнили кузена Дениса, ипохондрика, который вечно таскал с собой коробку с таблетками и звонил своему врачу по шесть раз за день. И еще пример знаменитого дяди Монтэгю Ланкастера, которого сотни раз арестовывали за магазинные кражи. Бабушка Леони в молодости была нимфоманкой. Джорджия, любимая кузина Рейда, несколько лет была глубоко убеждена, что злые врачи вставили радио в один из ее зубов. А знаменитая беспорядочность сексуальных связей мужчин Ланкастеров в некоторой степени отражалась на их сестрах, которые были расположены к невротическим болезням, часто вызывающим болезненные сердцебиения. Известны также два, а может и больше, случая самоубийств.
Да, в семье Ланкастеров было много людей со странностями, впрочем, также, как и в семье Элеонор. Так что вполне нормально, что особенность грустного характера Сибил воспринималась как должное, это ей прощалось и вежливо игнорировалось. Помимо того, она была девочкой, а судьба девочки в клане вряд ли могла сравниться с будущим Стюарта или Хэла. Так что ребенок вел себя, как хотел, и проводил большую часть времени с одной или более нянями, играя с самим собой и встречаясь с членами своей семьи только за обедом так, как будто они были чужими друг другу и только развлекали девочку по вечерам. Сибил была гостьей в своем собственном доме, и, казалось, она знала это. Ланкастеры были готовы к тому, чтобы разрешить и прощать ей все. Но они не открывали ей свои объятия или сердца, поскольку она сама не облегчала им этой задачи, когда у нее появлялась такая возможность. Ее пол и темперамент были против нее, так уж повелось. Ряды семьи стояли так же крепко, как и известняковые стены особняка на Парк-Авеню.
Но было одно исключение.
* * *Хэл подождал, когда няня уйдет, и проскользнул в комнату Сибил. Он огляделся, и, увидев маленькую фигурку, почти незаметную под одеялом, на цыпочках подошел к кроватке. Он издал тихое рычание, причмокивая при этом губами, и услышал приглушенный смешок из-под одеяла.
– Я чудовище с Пикадилли, – произнес он, делая все возможное, чтобы его голос звучал страшно. – И я пришел за тобой.
Смех усилился, когда он подошел еще ближе и маленькое тельце забарахталось под одеялом.
– Я пришел за тобой, – повторил он с мрачным юмором. – Я не ел маленьких девочек уже целую неделю и ужасно голоден.
Он приблизился, облизываясь, его лицо отделяло от ее лишь одеяло, и он знал, что она чувствовала его дыхание. Когда ее терпение уже иссякло, он откинул одеяло с ее лица и поцеловал ее в шею.
– М-м-м, неплохо, лакомый кусочек.
Она попыталась натянуть одеяло, чтобы остановить его, но Хэл схватил ее и поцеловал еще раз.
Теперь она уже начала бороться, но ей нравилась эта игра.
– Эй, как же я могу тебя съесть, если ты мне не разрешаешь этого сделать? А, подожди-ка. – Он пощекотал ее. – Так-то лучше. Хм-хм, давно я не ел такой сладкой девочки.
Она упиралась ногами и руками, и ее шумное веселье и возбуждение радостно волновали его, так что он продолжал игру, хотя мать могла быть недовольна, что он слишком уж разыгрывал Сибил, когда ей надо было уже спать.
– Замечательно, – заключил он, чувствуя ее сладкое дыхание и продолжая ее щекотать. – Прекрасная закуска.
– Хэл, хватит! – взмолилась она, заливаясь смехом, который всегда казался ему очаровательным. – А то я описаюсь.
Он присел к ней на кровать и посмотрел на нее с ласковой улыбкой.
– Ты хорошо провела день?
– Да, – ответила она жеманным, тоненьким голоском, характерным для нее. – Я играла с няней и рисовала в альбоме.
Он улыбнулся. Она всегда говорила полными предложениями, с правильными падежами и союзами, поставленными в нужном месте. Несколько лет назад семья была поражена, что она начала говорить не как все остальные дети, с тысячами запинок и повторением одних и тех же фраз и слов, услышанных от взрослых. Хотя она заговорила немного позже, чем полагалось, ее разговор был как у взрослого человека, как будто она переняла его сразу за одну ночь.
– Можно посмотреть, что ты сегодня нарисовала? – спросил Хэл.
Она спрыгнула с постели, нашла альбом на столе и дала ему. Он включил свет, чтобы рассмотреть картинки. Она присела рядом, прижавшись к нему, как будто ей очень хотелось ощущать его физически. Он открыл альбом. Картинки как всегда впечатляли. У нее был талант, она чувствовала цвет и пропорции, что всегда удивляло Хэла, который и сам любил делать небольшие наброски.
Но ее рисунки были огромными. Это были массивные, подавляющие формы, темные и угрожающие.
– Что это? – спросил он, показывая на зеленую абстрактную картинку.
– Это гусеница. Она ест листик.
– А это? – он перевернул страницу.
– Это динозавр, он попал в ловушку и не может пошевелиться. Видишь?
Она показала на темную массу, которая была похожа на бассейн с обесцвеченной кровью.
Хэл задумчиво кивнул. Формы действительно пугали. Ее воображение было полно хищников, злых монстров и ужасных приключений. Более того, она описывала их с невозмутимым хладнокровием, что уже само по себе пугало.
– Давай расскажем историю, – сказал он, закрывая альбом. Он выключил свет и она нырнула обратно под одеяло. Это был их вечерний ритуал. Хэл начинал рассказывать историю на ночь, а Сибил помогала ему в этом. Они чередовались, каждый продолжал начатое другим. Когда она уставала, Хэл сам заканчивал рассказ, глядя, как она засыпает под его говор.
Он любил это, так как грусть маленькой девочки затрагивала что-то внутри него. Он чувствовал с ней внутреннюю связь, которую сам не мог объяснить. Он не считал себя грустным ни с какой стороны, но он чувствовал в себе боль, похожую на ее. Иногда ему казалось, что она освободила его от меланхолии, впитав ее в себя. Он защищал ее, так как знал, что остальные члены семьи не были для нее поддержкой.
Но, когда он учил ее, играл с ней и учился у нее, он понимал, что она ему давала что-то очень существенное, чему он должен был, но не мог подыскать названия.
– Итак, какая у нас история? Начинай.
Она взглянула на него.
– Жил-был принц, – сказала она. Он вздохнул и закатил глаза.
– Ты всегда так начинаешь, – жалобно произнес он. – Каждую ночь это принц.
Она упрямо кивнула:
– Ты же сам сказал, что я могу начинать.
– Хорошо, – он улыбнулся. – Жил-был принц. – Он взял ее за руку и посмотрел на линию тела под одеялом. Ее ножки уже почти сформировались. Она уже не была похожа на ребенка, скорее, на маленькую, хорошенькую девочку.
– Жил-был принц, и он отправился в путешествие в чужое королевство, где жила прекрасная принцесса. Он влюбился в нее.
– Но там был дракон, – вставила Сибил, – в королевстве. Ужасный дракон, который жил под землей. Он жил в пещере, где океан встречается с землей. Это была темная, сырая пещера.