Дочь кардинала
– Человек за бортом! – кричу я, но мой голос звучит не громче комариного писка по сравнению с ревом шторма. Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что весь экипаж привязан к своим местам и тонущему бедолаге никто не поможет. Вода стекает с палубы мимо моих ног. Я крепче берусь за поручни, чтобы выглянуть за борт, но он уже исчез в черноте моря. Вода проглотила его без всякого следа. Корабль продолжает покачиваться после недавнего удара, но над ним уже нависает следующая огромная волна. Неожиданный разряд молнии показывает мне, в каком направлении находится камбуз, и я отрываю край платья, спасшего мне жизнь, и бросаюсь к нужным мне дверям.
В камбузе все огни потушены, сама комната наполнена паром и дымом, сковороды и кастрюли грохочут на своих крюках, раскачиваясь в разные стороны. Кок сидит, втиснувшись за свой стол.
– Вы должны зажечь огонь, – задыхаясь, говорю я. – И приготовить подогретый эль и горячую воду.
Кок смеется прямо мне в лицо.
– Мы тонем! – заявляет он не без черного юмора. – Мы тонем, а вы приходите сюда за горячим элем?
– Моя сестра рожает! Нам нужна горячая вода!
– Зачем? – требовательно вопрошает он, будто сейчас было время для вопросов и ответов. – Чтобы спасти ее, чтобы она родила корм для рыб? Потому что ее ребенок точно утонет, вместе с ней и со всеми нами.
– Я приказываю вам помочь мне! – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Я, Анна Невилл, дочь создателя королей, приказываю вам!
– Да ну, придется ей обойтись без воды, – отвечает он, будто бы потеряв ко мне интерес. Пока он это говорит, судно в очередной раз резко кидает, и дверь в камбуз распахивается. Вода врывается внутрь и заливает печь.
– Дайте мне полотенец! – настаиваю я. – Тряпок… чего угодно! И ложку, чтобы она могла ее зажать в зубах.
Взяв себя в руки, он опускается под стол и вытаскивает оттуда корзину выбеленных полотенец.
– Подожди, – говорит он. Из другого ящика он достает деревянную ложку, а из шкафа – бутыль темного стекла. – Это бренди, можешь ей дать его. Сделай и сама глоток, славная помощница, по крайней мере утонешь веселой.
Я беру из его рук корзинку и иду к ступеням, ведущим из камбуза. Очередной скачок судна побрасывает меня вверх, и вот я уже снова на палубе, только уже с занятыми руками, и я бегу в сторону каюты моей сестры, стараясь успеть до того, как на корабль обрушится очередная волна.
В каюте я вижу, что мать склонилась над Изабеллой, которая теперь стонет без остановки. Я вваливаюсь внутрь и захлопываю за собой дверь. Мать выпрямляется.
– На камбузе так и не зажгли огня? – спрашивает она. Я молча качаю головой. Корабль взмывает на гребень волны и обрушивается. – Садись. Это надолго. Нас ждет долгая и тяжелая ночь.
Всю эту ночь я могла думать только о том, что если мы выживем в этом шторме, если проберемся через бушующее море, то в самом конце путешествия нас будет ждать вытянутая полоса стены, ограждающей порт Кале, и там мы найдем укрытие. Там нас ждет знакомая пристань, на которой будут стоять люди, внимательно вглядываясь в горизонт в ожидании нашего корабля и уже приготовив горячие напитки и сухую одежду. И когда мы подойдем к берегу, они заберут нас с корабля и опрометью доставят нас в замок. Изабеллу отнесут в ее спальню и позовут повитух, и она сможет повязать свой благословенный поясок поверх своего многострадального живота и прикрепить знаки пилигримов к своей одежде.
И тогда она сможет удалиться в свои покои надлежащим образом, ее запрут в ее комнатах, и я буду вместе с ней. А потом она родит в окружении дюжины повитух и лекарей, и для ребенка все будет готово: и пеленальный столик, и колыбель, и кормилицы, и священник, чтобы благословить младенца, как только он родится, и освятить комнату.
Я сплю на кресле, Изабелла засыпает и просыпается, мать рядом с ее кроватью. Иззи время от времени вскрикивает – тогда мать встает и ощупывает ее живот, который сейчас особенно сильно выпирает и кажется угловатым. Изабелла плачет, говоря, что не вынесет этой боли, а мать держит ее сжатые кулачки и успокаивает ее, говоря, что боль пройдет. Потом все стихает, и Изабелла, тихо плача, снова ложится на кровать. Шторм немного стихает, но продолжает грохотать вокруг нас, разрывая сполохами горизонт, отражаясь грохотом от поверхности моря. Тучи висят так низко, что мы не видим берега, хотя и слышим, как волны бьются о французские камни.
Приходит рассвет, но небеса не наполняются светом. Волны становятся ниже и приходят все реже, продолжая толкать корабль то в одну, то в другую сторону. Команда постепенно, перебирая руками поручни, выбралась на нос судна, где оборвался парус, и срезала его, связав балластным узлом и вывесив за корму. Кок зажег в очаге огонь, выдал каждому по небольшой кружке горячего грога и послал Изабелле и всем нам подогретого эля. Три придворные дамы матери и наша сводная сестра Маргарита пришли к нам, принесли Изабелле свежую смену платья, чтобы она могла переодеться, и забрали окровавленное белье. Изабелла спит от одного приступа боли до другого, но она так устала, что теперь ее будят только самые сильные схватки. От усталости и боли она начинает путать сон с явью. Я кладу руку ей на лоб и понимаю, что у нее жар, а на бледных щеках – яркие пятна лихорадочного румянца.
– Что с ней? – спрашиваю я Маргариту. Она ничего не говорит в ответ, лишь качая головой.
– Она заболела? – шепотом спрашиваю я у матери.
– Ребенок застрял, – отвечает мать. – Как только мы пришвартуемся, позовем повитуху, и она его развернет.
Я смотрю на нее с раскрытым ртом, не понимая, что значат ее слова.
– Это плохо? – спрашиваю я. – Что ребенка будут поворачивать? Кажется, плохо.
– Да, – прямо говорит она. – Плохо. Я видела, как это делается, и это приносит нестерпимую боль. Иди спроси отца, сколько нам еще идти до Кале.
Я снова выбегаю из каюты. Сейчас с черных небес льется дождь, но это просто ровный ливень, а море под килем влечет нас в нужном направлении. Вот только ветер противится и сбивает нас с курса. Отец стоит на капитанском мостике рядом с рулевым и капитаном.
– Миледи мать спрашивает, как долго еще до Кале, – обращаюсь я к нему.
Он поднимает на меня взгляд, и я вижу, как шокирован он моим внешним видом: мои волосы непокрыты и растрепаны, платье порвано и покрыто пятнами крови. Я вымокла до нитки и стою перед ним босая. Конечно, на моем облике лежит печать отчаяния: я бодрствовала почти всю ночь и минуту назад узнала о том, что моя сестра может умереть. И единственное, что я для нее сделала за все это время, – это пробралась на камбуз и раздобыла деревянную ложку, которую она могла бы прикусить во время своей агонии.
– Еще час или два. Уже недолго, – отвечает он. – Как там Изабелла?
– Ей нужна повитуха.
– Через час или два она у нее будет, – говорит он мне с теплой улыбкой. – Передай ей это от меня. Даю слово. Она будет ужинать дома, в нашем замке, и оставшееся до родов время проведет с лучшими лекарями Франции.
Эти слова ободряют меня, и я улыбаюсь ему в ответ.
– И приведи себя в порядок, – резко добавляет он. – Ты – сестра королевы Англии. Обуйся и смени это платье.
Я кланяюсь и выбегаю из капитанского мостика.
И мы ждем. Это были очень долгие два часа. Я расправляю свое платье, потому что у меня нет сменного, расчесываю и заплетаю волосы и прячу их под головной убор. Изабелла стонет во сне, потом просыпается от боли, и тут я слышу, как впередсмотрящий кричит: «Земля! Правый карамбол! Кале!»
Я вскакиваю с кресла и выглядываю в окно. Перед моими глазами проплывают знакомые очертания высоких городских стен, сводчатой крыши Стэпл-холла и башни собора, а затем я вижу и замок на верхушке холма, зубчатые стены с бойницами и наши окна, в которых горит свет. Я прикрываю глаза рукой, заслоняя их от проливного дождя, но все равно вижу только окно в моей спальне, где горящие свечи и распахнутые ставни только и ждут моего возвращения. Я вижу мой дом. Я понимаю, что мы теперь в безопасности. Мы дома. Я чувствую колоссальное облегчение, будто бы с плеч падает тяжелый груз страха. Мы дома, и с Изабеллой теперь все будет в порядке.