Миллион причин умереть

Вот она склоняется к нему, приближает свое лицо к его и что-то снова говорит, обдавая свежим дыханием с ароматом мяты.
– Что? – просипел он вторично.
– Вы сердитесь на меня? Простите, я опоздала. В силу объективных причин...
Боже, а какая кожа! Нежнее персика... Нет, пожалуй, для последнего она слишком бела. Но бархатистости его наверняка не уступит. Толик так расчувствовался, что едва сдержался, чтобы не погладить ее по гладкой белой щеке.
– Анатолий Иванович, – Ольга тронула его плечо. – Извините меня. Постараюсь больше не опаздывать.
– Да ладно, чего там, – залопотал он невнятно.
– В силу объективных причин, – вновь повторила Ольга и... улыбнулась.
Ее улыбку, сексапильнее и прекраснее которой не было, видел только он один, этим и объяснилась его неадекватная реакция, повергшая присутствующих в изумление. Толя обмяк на стуле, хрюкнул пару раз что-то нечленораздельное и, вдруг резко снявшись с места, ринулся вон из комнаты.
Дверь за ним с грохотом захлопнулась, и в отделе воцарилась тишина. Ольга, воспользовавшись затишьем, недоуменно дернула плечами и, усевшись за свой стол, включила компьютер. Казалось, инцидент исчерпан, пора приступать к работе.
Но Танька, изжога желудочная, и не думала униматься. Встав с места, она продефилировала по помещению и подняла вверх указательный палец правой руки со словами:
– В силу объективных причин!!! Уж не тех ли самых, что заставляют нашу бедную красавицу бегать почти голышом ночью по улицам, причем в непосредственной близости от места совершения преступления!!! Кровавого и страшного, как черная бездна преисподней...
Толик Кулешов понял, что Танька решила пойти ва-банк. Сложив по кусочкам разрозненную информацию и воссоздав картину, какую ей хотелось и о какой мечталось, она решила с ходу сбить с ног бедную Ольгу своей осведомленностью. Но он, даже в мыслях своих не допускавший, что Танька хоть в чем-то окажется права, был сражен наповал реакцией новенькой.
Ольга буквально позеленела. Пальцы ее застыли над клавиатурой, да так и повисли в воздухе, не смея ее коснуться. Голова почти упала на грудь, из которой начали вырываться то ли вздохи, то ли всхлипы.
Как же Кулешову хотелось сейчас прижать ее милую головку к своей груди. Пожалеть, понять и, если можно, – простить. И как он справедливо предполагал, такое желание охватило почти каждого из присутствующих, исключая Татьяну, конечно же. Та, поняв, что движется в нужном направлении, нависла над перепуганной непонятно отчего Ольгой и инквизиторским тоном продолжила:
– Та девушка, что была зверски убита сегодняшней ночью...
– Я ее не убивала! – просипела Ольга и спрятала лицо в ладонях.
– Но это тебя видел Александр сегодняшней ночью бегущей с места преступления! – Танька отчаянно блефовала, но удача, видимо, ей сопутствовала, потому как Ольга вдруг начала заваливаться набок, мертвецки бледнея лицом.
Переполошились все, кто был в кабинете. Даже начальник высунул лысину из-за своей стеклянной двери и погрозил им кулаком, прошипев перед тем, как убраться обратно:
– Доиграетесь вы мне! Сокращу всех к чертовой матери! Проводите ее кто-нибудь домой, раз ей плохо...
Плохо ли ей? Да на ней просто лица не было. Краше в гроб кладут. Уголки губ горестно опущены. Слезы ручейками выбегали из-под стекол ее нелепых очков. Плечи судорожно вздрагивали. Кое-как справившись с головокружением, вызванным Танькиными словами, Ольга вновь села прямо и сдавленно прошептала:
– Оставьте меня в покое! Я прошу вас! Вы ничего, ничего не знаете!..
– А хотелось бы узнать!!! – почти взревела Танька, коршуном кружа вокруг новенькой. – Очень хотелось бы!!! Или ты рассказываешь нам все сама, или я иду в милицию!
Толику показалось или из груди Ольги действительно вырвался вздох облегчения?
Он вообще мало что понимал в том, что происходит. Какие-то нелепые совпадения, и на их почве сфабрикованные этой оголтелой самкой обвинения.
Господи, да обрати ты свой взор на ангела!!! Она действительно казалась ему сейчас ангелом во плоти. Невыносимая бледность лица, скорбное выражение которого могло бы пронять самого дьявола. Судорожно сцепленные подрагивающие пальцы. Он бы каждый из них обцеловал...
Но этому, видно, никогда не суждено сбыться, судя по тому, в какое исступление впала Татьяна. Брызжет слюной в разные стороны. Слова выскакивают из нее подобно автоматной очереди. Вот приостановилась ненадолго. Расправила плечи, как перед прыжком с трамплина, и выдала такое, от чего Толика едва не стошнило...
Все! Это был последний козырь из Танькиной подтасованной колоды. И он, по всей видимости, был единственным некрапленым...
– Вот эта бумага пришла сегодня на факс моего отца. Сначала сделаю небольшое отступление: мною был послан запрос в одну из авторитетных инстанций города Москвы. Был сделан сразу по приезде сюда этой высокочтимой особы, – это прозвучало у нее почти как «особи». – Но ответ пришел только сегодня. И знаете, что в этой бумаге?!
Танька определенно съехала с катушек, потому что таким возбужденно-вибрирующим голосом нормальный человек разговаривать не может. Все замерли в ожидании. Даже Николай Николаевич приподнял от бумаг лысую голову и внимательнейшим взглядом окинул из своего застеколья всю команду.
На какие-то минуты воцарилась полнейшая тишина. Все смотрели на Татьяну. Ольга, доселе избегающая ее взгляда, вдруг тоже приподняла подбородок в ее сторону. Минимум двое из четверых мужчин затаили дыхание. И тут она обрушила на них эту гребаную правду. Ту самую, что перечеркнула разом все светлые помыслы Кулешова о счастье. И ту самую, что мгновенно делала Таньку хозяйкой положения с полнейшим правом обладания им.
– Эта бумага повествует о некой Яковлевой Ольге Владимировне, проживающей на Сиреневом бульваре города Москвы, – за торжественным началом на их бедные головы почти тут же обрушился ушат леденящей истины. – Проживавшей, вернее будет сказано. Проживавшей с конца... пятьдесят третьего года. Ныне эта благородная гражданка является покойницей. И если существует в нашем говенном мире нечто похожее на переселение душ и как следствие – переселение их анкетных данных, то плюньте мне все разом в лицо!..
Вот именно после этих слов Толику и сделалось худо. В желудке что-то неприятно сжалось, заныло, а к горлу подступила тошнота. Еще минута, и его бы вывернуло прямо на сводку потребленной электроэнергии за прошедший квартал, но тут вдруг в полнейшей тишине, которая вновь гнетуще повисла под сводами комнаты, раздался тихий смех.
Он даже не сразу понял, кто это так мелодично смеется, пока не поднял голову и, к вящему удивлению своему и всех присутствующих, не обнаружил, что смеется Ольга. Даже невозможно попытаться описать этот самый звук. Прекраснее его наверняка не было, но именно это-то и добило Толика окончательно.
Он подскочил будто ужаленный со своего места. Подлетел к Ольге. Сорвал с ее носа очки. Одним движением сдернул с конского хвоста черную махристую резинку и, с дикой болью в сердце увидев ее необычайную привлекательность, прошипел:
– Чего ты смеешься, дура!!! Ты хотя бы понимаешь, что эта бумага – приговор тебе?!
Ольга на мгновение опешила и не нашлась что ответить. Волосы, почуяв свободу, рассыпались по плечам. Глаза, лишенные защиты, растерянно заморгали. А из груди, вопреки всем законам логики, рвался безудержный смех.
– Вообще-то ты сам дурак! – выдавила она наконец и заправила растрепанные локоны за уши. – Чего так разволновался, не пойму...
– Не понимаешь?! Не понимаешь?! – Толик обхватил свою голову руками и почти простонал. – Да тебя прямо сейчас отсюда в наручниках уведут!!!
– Кто это сказал?
Ну это было уж слишком! Допустим, можно чего-то недопонимать, но вести себя так нагло в подобной ситуации... Такое не прощается даже красавицам.
А то, что Ольга явно принадлежала к их числу, стало очевидно не только Кулешову.
Серега, вытаращившись на нее, кажется, даже не слышал, о чем идет речь. Денис едва не закатывал глаза от вожделенного предвкушения. А Сашка явно тяготился присутствием Таньки и более чем красноречиво указывал той глазами на дверь.