Астийский Эдельвейс

Оставаться в Ленинграде он больше не мог. Надо ехать домой…
Из аэропорта он позвонил Ларе, сослался на служебные дела. Разговор получился коротким и невеселым.
 
6
Часы в лаборатории пробили полдень. Сотрудники выключили приборы, погасили нагреватели, остановили моторы и шумной толпой повалили на обед. Максим подождал, когда за ними закроется дверь, поставил на плитку чайник, достал из шкафа сверток с бутербродами.
С тех пор как ушла Марина, ушла, когда его не было дома, забрав сына, не оставив даже письма или записки, ушла зло, разбросав его вещи и рукописи, забрав с собой все, вплоть до постельного белья, Максим почти совсем переселился в лабораторию. Здесь он дневал и ночевал. Здесь проводил за работой длинные осенние вечера, благо дел было много. А только они и помогали ему пережить потерю семьи и сына.
Вот и теперь. Он налил чаю и принялся машинально жевать, не спуская глаз с экрана осциллографа. Дверь тихо скрипнула. В комнату вошла секретарь, положила на стол пачку писем:
— Вы бы спустились ко мне, Максим Владимирович. Я только что кофе сварила…
— Спасибо… — Максим быстро перебрал почту, отложил письма, адресованные ему лично. Все они пришли из Ленинграда, одно было из Монреаля, от Антона, написанное еще в Петергоф и пересланное оттуда «за невостребованием», два других оказались его собственными письмами к Ларе, со штемпелем «Адресат выбыл».
Адресат выбыл… Почему она не захотела читать его письма? Что с ней происходит? Отложив в сторону эти смятые, потертые на сгибах конверты, стал читать письмо Антона.
«Дорогой друг…»
Сначала шли подробности новой жизни Антона, потом кое-что поинтересней:
«Здесь, в Канаде, я начал с того, с чего следовало бы начать еще в студенческие годы — с детального изучения сравнительной анатомии и физиологии человека и обезьяны. Не по книгам, не по атласам, а в натуре. И это сравнение, доведенное до внутриклеточного, до субмолекулярного уровня, убедило меня еще раз, что мы, конечно же, ветви одного материнского древа. Что стоит один факт, что и у обезьян и у человека, как и у всех без исключения организмов Земли, для поляризации мононуклеотидов, приводящих к созданию молекул ДНК, используются исключительно связи между 3 и 5 — концами (хотя вполне равновероятны и другие комбинации)!
Затем я тщательно проанализировал материалы, относящиеся к последним находкам Ричарда Лики в Восточной Африке, перечитал все работы наших советских антропологов и понял, что мои попытки искать предков человека за пределами Земли — вздор.
Написал, по-моему, недурную статью, скоро напечатают. Но ты мой главный судья, поэтому я хотел бы знать твое мнение еще об одном моем соображении. Мысль, которая не покидает меня сейчас. Кто не знает, что смерть — обычное и необходимое биологическое явление. Почему же человеческий разум никогда, ни при каких обстоятельствах не может принять ее без страха? Почему человек не может примириться с уходом из жизни? Почему разум реагирует на смерть так, будто он сформировался в организмах практически бессмертных или, по крайней мере, исключительно долгоживущих? На этот вопрос не отвечает никакая теория происхождения человека… Подумай об этом на досуге.
И еще — должен покаяться перед тобой. Я знал адрес Лары. Но она взяла с меня слово не давать его тебе. Наверное, зря я сдержал свое слово. Она живет…»
Антон сообщал ему адрес, тот самый, который уже был известен Максиму, на котором стоял безжалостный штемпель «Адресат выбыл».
Адресат выбыл! Но куда? Зачем? Надолго? А если навсегда? Что толку гадать об этом… Максим вдруг почувствовал себя таким одиноким, никому не нужным, вышвырнутым из этой жизни.
Резкий порыв ветра ворвался в окно и бросил на стол сухой сморщенный листок. Журавлиный клекот послышался высоко в небе. Мелкие капли дождя упали на подоконник. Неприятно задребезжал телефон, и хриплый раздраженный голос потребовал:
— Лаборатория бионики! Когда будут процентовки? Процентовки, я говорю! Или вам денег не надо?
Максим бросил трубку и обхватил голову руками…
А когда поздним вечером он подходил к дому, из темноты навстречу вышел высокий молодой человек:
— Здравствуйте, Максим Владимирович. Не помните меня? Я Николай Силкин, сын дяди Степана из Вормалея.
— Коля?.. Здравствуй, заходи!
— Извините, заходить некогда, меня ждут. Я должен только письмо вам передать, отец прислал, говорил, что хочет сообщить важные новости.
— Спасибо, Коля. — Максим поднялся к себе и, не снимая пальто и шляпу, вскрыл толстый самодельный конверт.
Письмо было длинным. Дядя Степан подробно рассказывал о своих охотничьих делах, о всех вормалеевских знакомых, а в конце писал:
«…И еще я хотел сказать тебе — самое главное. Пришлось мне промышлять на Лысой гриве: зверя-то мало осталось в наших лесах. Ну пришел я туда, спустился к озеру, разложил костер, сижу эдак, чай кипячу, вдруг слышу — плачет кто-то в лесу. Что за наваждение! Привстал я, смотрю — мать честная! — стоит неподалеку от меня девица, славная такая, пригожая и лицом и статью, только как есть в одном платьишке. Это в тайге-то! Стоит, стало быть, прислонилась к пихточке, а из глаз — слезы. Ну я, понятно, к ней. «Что, — говорю, — ты, девонька, плачешь? Заблудилась, что ли?» Она сначала испугалась меня, шарахнулась, потом видит — с добром я, сама подошла ближе и говорит: «Дедушка, ты ведь знаешь Максима Колесникова?» — «Как, — говорю, — не знать, соседями были». — «А как написать ему, знаешь?» — спрашивает. «Нет, — говорю, — адреса его у меня нет, но вот поедет скоро туда в город мой сын, так он доставит ему письмо». Обрадовалась, плакать перестала, погладила меня, старого хрыча, по бороде и душевно так сказала: «Дедушка, напиши ему, что видел меня тут, говорил со мной и что тягостно мне, тоскливо, а помочь некому». — «Да кто ты, — говорю, — такая? От кого поклон-то Максиму посылать?» — «А он, — говорит, — знает, от кого, напиши только все, как было, и прощай, дедушка!» Тут она глянула так, словно всю душу высветлила, и хочешь верь — хочешь нет, а только помутилось у меня вдруг в глазах, и такой сон напал, что свалился я на землю и уснул, как в омут провалился.
Просыпаюсь утром — никого. Думал, приснилось все. Да гляжу, трава под пихтой притоптана, и от пихты к озеру — следы. Ее, стало быть, следы. Только вот какая закавыка: идут следы из воды и уходят опять в воду, вроде как бы из воды она вышла и опять в воду схоронилась. Вот ведь какая история! Может, и на смех ты подымешь старика. А только так она просила отписать тебе, что пишу во всех подробностях и завтра же отправляю письмо с Николаем…»
Читал и перечитывал Максим письмо старого охотника. Можно было не сомневаться: Степан встретил астийскую Нефертити, и ей нужна помощь Максима. А раз так…
Максим тут же набросал заявление об отпуске, запечатал в конверт, чтобы опустить по пути в почтовый ящик, взял документы, деньги, запихнул в портфель самое нужное и, сбежав по лестнице, пошел ловить такси, чтобы ехать в аэропорт.