Отрицаю тебя, Йотенгейм ! (Должно было быть не так - 2)

Зря философствуешь, ты на Матросской Тишине, на той же сборке, где через дверь сидит в кабинете все та же тюремная красавица с красными ногтями. Гепатитчиков оприходовали и отправили лечиться. Я же судорожно размышлял, какие приведу аргументы, так как, по результатам предыдущего приезда, выходило, что ничем я не болен: сознания не теряю, ходить, плохо, но могу, не умираю -- какие еще могут признаки? Голова? Нога? Рука? Спина? Все это, как женщина уже объяснила, и у нее есть, и даже, если не врет, тоже болит. "Что сказать?" -- думал я в тревоге, слушая то тишину, то арестантов, то шум на продоле, от которого все настороженно затихают, и шагнул по вызову в кабинет, решительно не зная, как себя вести. 
Так. Павлов. На что жалуетесь, -- бесстрастно поинтересовалась врач, и я начал неуверенно исповедываться, робко излагая симптомы, буквально стыдясь того, что не калека, а вот приперся на больницу. На лице женщины появилось характерное выражение непреклонной брезгливости, и на губах явственно обозначились слова "на Бутырку", но дверь с коридора открылась, зашла какая-то женщина и заговорила о пустяках, мимоходом заметив: "Павлов -- от Сергей Иваныча". И ушла. 
Так, говорите, грыжа? -- как ни в чем не бывало, продолжила врач. --Спина болит? Так. Сильно болит? Что, даже выпрямиться не можете? Нога? Рука? Как так онемела? Да Вы что, острая боль?! Голова? Полгода болит? Что же Вы к врачу не обращались? Это же серьезно!" 
Я обращался... 
Где ж обращался! -- здесь бы было написано. 
Устыдившись того, что не написано, я замолчал. 
Так Вас надо в хирургию. 
Нет, нет, -- испугался я, -- не до такой степени. 
Ладно, идите на сборку, мы Вас позовем. 
"Ап!! И тигры у ног моих сели!" С каким вожделением я ждал этой минуты, и она наступила. Пришел вертухай и с гуманным выражением лица повел меня подземным переходом на больницу. Боже мой, какое счастье, какая радость! Как легка и замечательна жизнь! Да, бывают в ней огорченья, но что они против такой удачи. Мне может позавидовать любой арестант. Вон там, слева, забарабанили в тормоза, вертухай их раскрыл, и на продол вышел некто совершенно голый. -- "Хорошенькое дело, -- сказал вертухай, в раздумье глядя на такое явление. Вышедший молчал и почему-то глумливо улыбался. Под ноги ему на продол кто-то вымел веником трусы. Такая вот тут стоит матросская тишина. 
Но вот мы на больнице. Возносимся на седьмой (черт его знает, память уже изменяет, может и на пятый) этаж, где расположено -- ах как сладко звучит это название! -- второе терапевтическое отделение. Видимо, похожие чувства испытывают все, кому посчастливилось попасть на больницу, что видно всегда по лицам вновь прибывших: они торжествуют. И когда я оказался на этаже (естественно, пешком) в светлом коридоре с дверями по одну сторону и окнами в город по другую, я понял, что теперь точно выйду из тюрьмы --вопрос времени; но не лет, а месяцев; так мне казалось. Наконец-то Косуля не обманул, а значит, проиграл. Пока в замке кряхтел ключ вертухая, думалось о том, что с этой минуты начинается новый этап тюремной жизни, вдруг захотелось убрать руки из-за спины, сказать вертухаю "пока", не спеша спуститься по лестнице на первый этаж, выйти в город и пойти домой. Даже мелькнуло опасение, что нет денег на метро. Желание было настолько простым, без какой-либо экзальтации, что потребовалось несколько секунд напряженного размышления о том, почему этого сделать нельзя. Шагнул в камеру. Довольно странное сочетание слов -- больничная камера, не правда ли? Но так оно и было. Камера была большая, так называемая общая на больнице, по стенам уставленная двухэтажными кроватями, а в середине кроватями одинарными, слева дальняк, как обычно, отгороженный занавеской из простыней, а в данном случае еще невысокой стенкой и пустой кроватью. Народу было вполовину меньше, чем кроватей, что само по себе удивительно: только на Матросске и Бутырке как минимум шестнадцать тысяч страждущих больницы арестантов, а еще есть Капотня, 5-й изолятор, Петровка. (В Лефортово своя больница). На меня никто не обратил внимания. Оглядев камеру, я оценил обстановку следующим образом: контакт нужно установить, в первую очередь, вон с тем здоровенным парнем характерно уголовного вида -- этот явно принадлежит душой и телом преступному миру, и, наверно, в хате лидер (смотрящих в хатах на больнице нет; есть смотрящий за положением на всей больнице, на тубонаре). Остальные в хате выглядели как мелкие сошки. Кто-то в углу у окна прятал лицо за пологом; странно, но бывает: может, крыша ползет. Проблем с местами нет. Выдержав паузу, в течение которой никто мне не сказал ни слова, я поставил баул на пустую кровать и объявил: 
Алексей Николаевич Павлов. Статья 160, часть 3, от пяти до десяти, Бутырка, на тюрьме полгода. Какое положение в хате? С кем можно поговорить? 
Не отозвался никто, что ничуть не смутило, и даже обрадовало, но тут резко отодвинулась занавеска в углу у окна, с нижней кровати встал арестант, прятавший лицо, на котором отразилась целая гамма переживаний, где не последним был страх, и решительно пошел в мою сторону. 
Е....-копать! -- изумился я, -- Вова! Какая встреча! -- от неожиданности я несколько минут громко матерился, соображая, как себя вести, одновременно приводя камеру в полное расположение к себе. 
Это был Вова Дьяков. Тонкий мусорской ход. Мне ничего не стоит сейчас же, немедленно поднять вопрос о Вове, как о подкумке и гаде, и кто-то, видимо, на это рассчитывает (и правильно рассчитывает!), но я делаю вид, что все в порядке, чем, безусловно, охраняю свою судьбу. Арестант всегда имеет право на позицию отстранения от чужих проблем. 
Ты здесь случайно? -- еще не справившись с собой, подозрительно интересуется Вова. 
А ты сомневаешься? Нет, Володя, -- говорю я, -- ты меня хорошо знаешь: я на эти дела не иду. И не пойду никогда -- это ты тоже знаешь. А вот ты --по-прежнему смотрящий на спецу? -- не удержался я, после чего железно решил: дальше ни слова. 
Володя поежился, как от холода, но, взяв себя в руки, повел дружелюбную беседу, и куда девалась грозная самоуверенность крутого "смотрящего" полугодичной давности -- осталась сама кротость. А когда Володя понял, что конфликт мне не нужен, -- успокоился и обрел уверенность. Все устаканилось, я устроился на понравившемся месте, рядом с грозным уголовником, Вова достал новенькую колоду, и составилось небольшое общество развлечься в дурака без интереса.