Украсть у президента

– Я не понимаю, – процедил-проскулил Иванов.
– Вы – шофер! Вы простой шофер! И вы убиваете своих собутыльников! Двоих офицеров! – сказал Корнышев, боковым зрением видя, как Горецкий что-то быстро пишет на листке бумаги.
Горецкий двинул листок по столу в направлении Корнышева. Корнышев скосил глаза и прочитал короткий текст, одну-единственную строчку: «Дави его! Дави!»
– Вы признались в убийстве, и это не оставляет вам никаких шансов! – сказал Корнышев. – Вы здесь сгниете заживо! Вы этого хотели?
– Я не хотел…
– А чего вы хотели?!
Плечи Иванова затряслись, он склонял голову все ниже и ниже, и казалось, что еще немного – и он свалится со стула и шмякнется лицом в бетонный пол. Но удержался каким-то чудом. Сидел на стуле и трясся.
– Я помираю, – бормотал он, всхлипывая. – У меня тут был инфаркт, и я тут был при смерти. Я без сознания лежал. Мамочки мои милые, за что судьба такая! – взвыл он вдруг, ужаснувшись собственной безысходной участи. – Я же всегда по-честному! Я ж мухи никогда! За что я сдохну здесь?!
Привлеченный шумом, в комнату заглянул дежуривший за дверью конвоир с резиновой дубинкой, но Корнышев сделал движение рукой, и дверь закрылась. Корнышев выложил на стол две фотографии: двое мужчин, один старше, другой моложе.
– Вы их узнаете? – спросил Корнышев.
Иванов поднял залитое слезами перекошенное лицо, вытер ладонью слезы, мешавшие ему смотреть, вгляделся в фотографии. Губы его дрожали, словно у несправедливо обиженного ребенка. Всмотрелся в фотографии, взгляд его потемнел, он отвел глаза.
– Что? Знаете? – спросил Корнышев.
– Зачем это все? Зачем вы меня мучаете? – проскулил Иванов.
– Знаете? – возвысил голос Корнышев.
– Да-а-а!!! – некрасиво скривил рот Иванов.
– А откуда вы их знаете?
– Это я… их…
– То есть это убитые вами люди?
– Да-а-а!!!
– Вам эти снимки показывали на следствии?
– Да! Да! Да!
Раздавленный и жалкий человек. У него начиналась истерика. Но окончательно утонуть в безумии Горецкий ему не позволил, бесхитростным и спокойным тоном задав вопрос:
– А в жизни вы их помните?
Иванов еще морщил лицо и шмыгал носом, но что-то с ним произошло. Будто он задумался невзначай и теперь уже выглядел озадаченным. Корнышев и Горецкий молча на него смотрели и ждали, пока он дозреет. Дозрел. Шмыгнул носом, поднял глаза на своих собеседников, сказал:
– Я не понял.
– Фотографии эти вы помните, – доброжелательно и совсем некровожадно произнес Горецкий. – Вам их на следствии показывали, сами говорите. А в жизни вы этих людей помните?
– Д-да, – с запинкой и не очень уверенно подтвердил Иванов.
– Помнить – это значит уметь рассказать: где, когда и при каких обстоятельствах, – все тем же благожелательным тоном произнес Горецкий. – Так расскажите хотя бы об одном случае, когда вы с этими людьми общались.
Иванов смотрел озадаченно.
– Может, вы их и не знали вовсе? – подсказал Горецкий.
– Знал, – с прежней неуверенностью произнес Иванов.
– Соседями были? – перебирал варианты Горецкий. – Или вместе в баньке парились? Или, может, в больнице в одной палате лежали?
– Не могу сказать, – пробормотал Иванов.
– Ну где мог шоферюга обычный запанибрата якшаться с полковником ФСБ? – снова подступился к интересующему его вопросу Корнышев.
– Почему вы все время меня об этом спрашиваете? – постепенно дозревал Иванов.
– Потому что это странно выглядит.
– Что странно?
– Что вы и те два офицера – вместе. Понимаете? Может, вы их и не знали вовсе? Даже не догадывались об их существовании?
Неспроста Корнышев об этом говорил. Едва Иванов об этом подумал (и даже еще не успел осмыслить как следует), как Корнышев озвучил что-то совсем уже странное:
– Или вы, может быть, никакой не шофер?
Оба собеседника Иванова смотрели на него во все глаза, и он совершенно растерялся, обнаружив скрытый смысл в нелепом на первый взгляд вопросе.
– Вы грузовик водили? «КамАЗ»? – спрашивал Корнышев. – Когда и где? И как это вы в Москве оказались, за столько километров от родной Рязанщины? Зачем вы в Москву приехали? Чтобы этих вот двоих убить? – ткнул пальцем в фотографии Корнышев.
– Нет, – растерянно смотрел Иванов.
– А где вы работали шофером? – продолжал Корнышев. – Что за организация?
– Агрофирма. Колхоз бывший. В Рязанской области. Там в документах ведь все указано.
– В каких документах?
– В деле моем. Уголовном.
– Да, в деле справка с места работы есть, – подтвердил Корнышев. – И характеристика с места работы тоже есть. Вот только места работы нет.
– Как это?
– Так это, – сказал Корнышев. – Нет такой фирмы в Рязанской области. Уже давно нет. Разорилась. И деревня стоит пустая. Там никто не живет много лет.
– Как же так! – пробормотал Иванов. – А работал-то я где?
– Хороший вопрос! – оценил Корнышев. – Вот я почему и говорю: может, вы и не шофер вовсе?
– А кто же я? – глупо спросил Иванов.
Вместо ответа Корнышев выложил на стол какое-то удостоверение.
– Взгляните, – предложил он.
Иванов поднялся со стула и приблизился. С фотографии на удостоверении на него смотрел молодой и уверенный в себе мужчина. Ведьмакин Александр Никифорович. Так в удостоверении было написано.
– Узнаете? – спросил Корнышев.
Иванов замотал головой. Не узнал. Впервые видел этого человека.
– Это вы, Виталий Сергеевич, – сказал Корнышев. – Это свое удостоверение вы держите в руках. Вы офицер ФСБ, а никакой не шофер. Никогда вы шофером не были.
* * *
– Какой солнечный я сегодня видела сон! – мечтательно сказала Женя. – Если бы каждую ночь так солнечно и радостно!
– Сон? Интересно! – поднял голову Глеб. – Что там было, в этом твоем сне?
– Кипр.
– Что? – удивился Глеб.
– Кипр, – невозмутимо повторила Женя. – Остров такой.
– Ты когда-нибудь там была?
– Никогда. Но я почему-то знала, что это именно Кипр. Там, в моем сне. Монастырь высоко-высоко на горе. Под самым небом. И там столько света, столько солнца, и так там тепло! Я иду, а навстречу мне…
Радостная улыбка еще присутствовала на Женином лице, но в глазах ее уже появилась растерянность.
– Ну, этот, – сказала она, и улыбка ее стала беспомощной. – Как его… В черной одежде они ходят…
– Монах, – подсказал Глеб, пряча глаза.
Он не видел лица сестры, но и без того знал, что она злится. Женя швырнула на стол чайную ложку, которую держала в руках. От ее недавнего состояния счастливого умиротворения не осталось и следа.
– Женя! Ничего страшного не происходит, – пробормотал Глеб. – Я тоже иногда забываю какие-то слова. Вертится на языке, ты хочешь это слово сказать, оно где-то рядом, а вспомнить его не можешь, хоть плачь, – такое знакомо каждому человеку. Каждому! Это не твоя беда и не твоя проблема, это вовсе не проблема, это знакомо всем.
– Зачем ты меня успокаиваешь? – зло сказала Женя. – Меня не надо жалеть! Меня не надо обманывать! Мне так только хуже! Я не такая, как все! И ты это знаешь!
– Женя…
– Ты это знаешь! – крикнула она. – И не надо врать! Другие тоже забывают слова? Да! Но они не могут вспомнить одно слово из тысячи! А я – одно из десяти! Мне с людьми трудно говорить, у меня речь как у маленького ребенка, я бекаю и мекаю, я не всегда могу сказать то, что хочу, у меня слов не хватает, я забываю слова, я без… этого… как его…
Она посмотрела растерянно, ее пыл угас, и глаза уже заполнились слезами.
– Не надо, – попросил Глеб мягко.
– Ну как его? – плачущим голосом произнесла Женя. – Человек, который помогает… которые с языка на язык…
– Переводчик?
– Да, переводчик, – сказала Женя и заплакала. – Я хотела сказать, что я без переводчика скоро говорить не смогу.
Она плакала, а Глеб даже не пытался ее успокоить. Бесполезно. Проверено.
– Давай спать ложиться, – только и сказал он. – Поздно уже.