Собчачья прохиндиада

— Если же их лидеры попытаются мобилизовать народ против «демократии», то новой власти нужно будет решительно с ними кончать, — заключил Собчак.
Как кончать — с массовыми жертвами представителей этих классов или без них, — «патрон» не пояснил.
Из услышанного выходило, что «демократия» — это не более, чем дымовая завеса или вроде того, за которой будет удобно и безопасно воровать. Это ширма для разрушителей страны, которая, пока идет разграбление государства, будет через средства массовой информации крепко держать общественное мнение в нужной кондиции, не давая народу разглядеть тех, кого она прикрывает.
Суть "приобщения к миру общечеловеческих ценностей" Собчак понимал почти дословно — как возможность хапать и красть все, на чем остановится глаз, разумеется, в объемах, прямо пропорциональных личным способностям и занимаемой должности. Относительно своего воровского таланта «патрон», по-видимому, не сомневался, поэтому считал необходимым всех торопить быстрее разрушить старые моральные и законодательные барьеры, чтобы скорее добраться самому до этих "общечеловеческих ценностей".
Подобная позиция Собчака после нескольких маленьких рюмок коньяка, притом с закуской, меня озадачила. До этого момента ничего похожего мне от него слышать не приходилось. Ко времени нашего разговора общественное настроение, вызванное началом развала страны, динамично ухудшалось. Правда, газеты вовсю старались вдохнуть оптимизм массам, вероятно, поэтому «демократы» еще не встречали всеобщего поношения и оплевывания.
В ту пору, веря в искренность теоретических заблуждений Собчака, я сказал ему, что путь, который он предлагает, вовсе не ведет, по его выражению, к "окультуриванию народа", ибо эта дорога — исторически вниз, а не наверх. Если же он хочет доказать себе очевидное всем, то для подобных экспериментов предпочтительней было бы избрать страну типа Берега Слоновой Кости, а не один из всемирных балансиров, после разрушения противовеса которого может рухнуть вся мировая конструкция. Что же касается культуры и вообще путей повышения интеллектуального уровня народа, то тут, чтобы наглядно убедиться в пагубности его предложения, которое приведет, бесспорно, к обратному результату, достаточно вспомнить байку про одного великого философа. Он как-то, прогуливаясь со своими многочисленными учениками, вступил в беседу с повстречавшимся, вероятно, знакомым, очень богатым, но одиноким человеком. Этот богач из зависти к наличию окружения, внимающего каждому слову философа, заявил мудрецу, что вместо умных мыслей, знаний и красноречия у него есть много золота, великолепные рабыни и прекрасные вина, а посему стоит только предложить все это ученикам философа, как они тут же, стремглав, перебегут к нему. Ученый согласился с ним, пояснив, что такая задача намного легче его, ибо богач тянет людей вниз, а мудрец старается поднять наверх.
— Как фамилия этого философа? — перестал жевать Собчак.
— Черт его знает! Не помню. Да в ней ли дело? Знаю только, что прогуливался он по каким-то садам Ликея. Но лучше на Верховном Совете эту байку в качестве демонстрации своей эрудиции не озвучивать, так как за полную схожесть с историческим источником не ручаюсь, — пошутил я.
По внешнему виду повара и закуски было нетрудно предположить, сколь много желудков разбилось о блюда этого заведения, однако «патрон» ел с аппетитом и удовольствием. От расхваленного Собчаком мяса я ничего хорошего также не ждал, будучи уверен, что и оно приготовляется местными общепитовскими предпринимателями исключительно по рецептам доктора Мальтуса, автора научной идеи искусственного регулирования численности населения Земли, исключающей размножение людей с безответственностью трески в отрыве от кормовой и производственной базы нашей планеты.
Разговаривая с «патроном», я исподтишка постоянно оглядывал зал. За спиной Собчака сидели две пары. Парни ели, пили и молчали, девицы постоянно щебетали, поглядывая «патрону» в спину. По их искренне-нежному отношению друг к другу представлялось, что этим девушкам пока еще не удавалось влюбляться в одних и тех же. Вдруг та, что сидела спиной, встала и направилась мимо нашего столика к выходу. У нее была фигура, вошедшая в моду за последний год, но с талией и ногами нового сезона. Природа оборудовала ее всеми признаками щедрой плодовитости. Костюм-тальер шел ей изумительно. Сама она казалась очаровательной. Каждый ее шаг мимо столов порождал воспаление глаз у многих мужчин, прекративших враз жевать. «Патрон», завидя такую проходку, даже не смог проглотить шпротинку. Ему в новой должности, похоже, было трудно согласовывать свою сильно развитую в Университете физиологическую потребность с еще действующей незабвенной прокоммунистической, депутатской этикой и моралью, а посему в вопросе об этом виде секреции он постоянно наталкивался на серьезные трудности, которые приходилось преодолевать, порой презрев свой страх. Девушка на мгновение замерла у нашего столика и окинула Собчака наигранно равнодушным, чуть презрительным взглядом, как смотрит женщина обычно на того, кого она хоть раз уже успела обмануть. «Патрон» поперхнулся, чем рассекретил свою восприимчивость. Шпротинка застряла окончательно. Изо рта Собчака торчал ее хвост, как из клюва цапли. Я заподозрил неладное. Это мгновение не нарушило чарующую прелесть королевского хода, которым девушка удалилась в сторону общественных туалетов. Задержанный глоток перешел у Собчака в тепло и выступил бисером пота на лбу, а пойманный взгляд вооружил его мстительным лиризмом. Он тут же мне поведал, что собой обычно представляют "стельные коровы". По рассказу чувствовалось: эта тема им неплохо освоена. Я всегда подозревал, что в подобных делах именно невежество, жлобство и мещанская ограниченность являются порукой для сведения знакомства с животными этой категории.
Спохватившись и успокоившись, Собчак резко переключился, спросив меня, чем сейчас занимается Щелканов и его «шустро-безграмотный» заместитель рыжий Чубайс со "своей шайкой молодых, но уже талантливых экономистов".
— Насколько мне известно, ничем — начал доклад я. — Сам Чубайс с того дня, как из завлаба сильно зашарпанного института сделался зампредом Исполкома, похоже, подгоняет под высокую должность свою внешность, не расстается со шляпой даже за столом во время обеда. Что касается самого Щелканова, то он чтит все нововведения депутатов-"демократов" и потребляет в значительных количествах вино, которое почему-то именует «сухарем», а тару «патроном». В промежутке между этими делами он продолжает подбирать кадры по одному ему ведомому принципу. Так, Щелканов предполагает, — продолжал я излагать, — портфель главы культуры города дать поносить очаровательному, живому, необыкновенно деятельному чиновнику из Петрозаводска, завсегдатаю тамошних театральных кулис и куратору всех заезжих кордебалетов, невзирая на то, что личные цели переезда в Ленинград этого «обаяшки», очевидно, не совпадают с чаяниями и проблемами наших, пока еще известных, театров и других, уже дышащих на ладан, очагов культуры.
Далее. У Щелканова затевается какая-то новая должность заместителя по социальной политике. Подозреваю, что в будущем она может быть переименована: "по борьбе с социализмом". Для занятия этой должности рекомендован видный функционер, один из самых упорных и последовательных борцов за победу социализма в прошлом. Таким образом, исходя из здесь услышанной от Собчака теории, вполне возможно, что врагов частной собственности и противников ограбления жителей нашего города зарождающимся демокапиталом будет преследовать, к их позору и обиде, свой же товарищ по партии. А его добровольный, без какого-либо принуждения переход на сторону врага будет являть собой наглядный пример легкого предательства, подчеркивающий неверие в пропагандируемые оппозицией идеалы. Судя по всему, есть все основания полагать, что эта кандидатура будет одобрена большинством депутатов.
— Скажи, пожалуйста, какие разумные и дальновидные люди, — пробормотал Собчак, постукивая пустой рюмкой по ополовиненной бутылке и явно недоумевая, говорю я это всерьез или нет.