Тогда нас было трое

Мэнни распахнул занавески до конца, и солнце залило всю комнату. "Если мне в жизни хоть раз суждено опоздать на пароход, - подумал он, - так пусть это будет пароход, который послезавтра должен отойти из Гавра". 
Мэнни подошел к постели Берта, осторожно ступая среди раскиданного белья. Он ткнул приятеля пальцем в голое плечо. 
- Маэстро, - позвал он, - встаньте и воссияйте. 
По правилам игры тот, кто проигрывал в теннис, должен был называть другого "маэстро" в течение двадцати четырех часов. Накануне Берт обыграл его со счетом 6:3, 2:6, 7:5. 
- Уже одиннадцатый час, - Мэнни снова ткнул его в плечо. 
Берт открыл глаза и холодно уставился в потолок. 
- Я вчера перебрал? - спросил он. 
- Бутылка вина на всех за обедом и по две кружки пива после, - ответил Мэнни. 
- Я не перебрал, - сказал Берт с явным огорчением. - Но на улице дождь. 
- На улице ясно, жарко и солнечно, - парировал Мэнни. 
- Все говорили, что на Баскском побережье обязательно идет дождь, жалобно сказал Берт, не двигаясь с места. 
- Все врали, - сказал Мэнни, - вставай к чертовой матери. 
Берт медленно выпростал ноги и сел - тощий, костлявый и голый до пояса, в пижамных штанах, которые были ему коротки и из которых нелепо торчали его большие ноги. 
- Знаешь ли ты, толстяк, почему женщины в Америке живут дольше, чем мужчины? - спросил он, щурясь на Мэнни против солнца. 
- Нет. 
- Потому что они спят по утрам. - Он откинулся на кровать, не отрывая ног от пола. - Я из принципа хочу прожить не меньше, чем американская женщина. 
Мэнни закурил сигарету, а другую кинул Берту. Тот ухитрился зажечь ее, не поднимая головы от подушки. 
- Пока ты тут тратил на сон драгоценные часы детства, у меня появилась идея. 
- Положи ее в ящик для жалоб и предложений. - Берт зевнул и закрыл глаза. - Предприятие награждает седлом из шкуры бизона любого сотрудника, выдвинувшего идею, которая, будучи осуществлена... 
- Слушай, - миролюбиво сказал Мэнни, - по-моему, мы должны опоздать на этот чертов пароход. 
Минуту Берт молча курил, сощурившись и устремив нос в потолок. 
- Некоторые люди, - сказал он наконец, - рождены, чтобы опаздывать на пароходы, на поезда или на самолеты. Например, моя матушка. Она однажды спаслась от верной смерти, заказав на обед два десерта вместо одного. Самолет взлетел в тот миг, когда она добралась до летного поля, а через тридцать пять минут от этого самолета уже остались рожки да ножки. Никто не спасся. А все из-за мороженого с давленой клубникой... 
- Послушай, Берт. - Эта привычка Берта болтать о посторонних вещах, пока он над чем-нибудь думал, раздражала Мэнни. - Я уже все знаю про твою маму. 
- Весной она просто сходит с ума по этой клубнике. Скажи, ты хоть раз в жизни на что-нибудь опаздывал? 
- Нет, - сказал Мэнни. 
- И ты считаешь, что еще не поздно менять образ жизни? По-моему, это легкомысленно... 
Мэнни пошел в ванну и набрал в стакан воды. Когда он вернулся, Берт по-прежнему лежал в постели, свесив ноги, и курил. Мэнни подошел, и аккуратно вылил ему воду прямо на загорелую грудь. Вода разбрызгалась и тоненькими ручейками потекла по ребрам на простыню. 
- Освежает, - сказал Берт, не выпуская сигареты изо рта. 
Они оба засмеялись, и Берт сел на кровати. 
- Ладно, толстяк, я правда не думал, что ты всерьез. 
- Идея в том, чтоб не уезжать отсюда, пока не испортится погода. От такого солнца ехать домой? 
- Ну, а как быть с билетами? 
- Пошлем телеграмму в пароходство, сообщим, что поедем позже. Они будут счастливы: у них там желающих хоть пруд пруди. 
Берт рассудительно покивал. 
- А как быть с Мартой? - спросил он. - Вдруг ей уже сегодня надо быть в Париже? 
- Марте никуда не надо. И никогда не надо. Ты это знаешь не хуже меня. 
Берт снова кивнул. 
- Самая везучая девушка в-мире. 
За окном снова раздался выстрел. Берт повернулся и прислушался. Еще один. 
- Ото, - сказал Берт. - Дай бог, чтобы сегодняшняя куропатка была не хуже вчерашней. 
Он поднялся. В своих развевающихся пижамных штанах он похож был на мальчишку, из которого выйдет неплохое пополнение для команды колледжа, если его усиленно откармливать целый год. До армии он был круглолицый и розовощекий, но к майской демобилизации стал тощим и долговязым, и у него торчали ребра. Когда Марта над ним подтрунивала, она говорила, что в плавках он похож на английского поэта. 
Берт повернулся к окну, а Мэнни обошел кровать и стал рядом с ним, глядя на горы, на море, на солнце. 
- Ты прав, - сказал Берт, - только идиоту придет в голову уезжать в такой день. Пошли скажем Марте, что представление продолжается. - Они быстро натянули веревочные туфли, полотняные штаны и тенниски, поднялись по лестнице и без стука вошли к Марте. Ветер хлопал ставнем по стеклу, но Марта продолжала спать, свернувшись под одеялом так, что наружу торчали только макушка и несколько спутанных черных и коротких прядей. Подушка валялась на полу. 
Мэнни и Берт помолчали, глядя на свернувшуюся клубком, закутанную в одеяло фигурку, и каждый был уверен, что другой даже не подозревает, о чем он думает. 
- Проснись! Проснись для славы, - негромко сказал Берт. Он подошел к постели и потрепал Марту по макушке. Мэнни почувствовал, как у него самого по кончикам пальцев пробежал электрический ток. 
- Не надо, еще же ночь, - сказала Марта, не открывая глаз. 
- Уже почти полдень. - Насчет полдня Мэнни соврал на два часа. - И нам нужно тебе кое-что сказать. 
- Говорите и выметайтесь, - буркнула Марта. 
- Понимаешь, у толстяка родилась идея, - сказал Берт над самой ее головой. - Он хочет остаться здесь до самых дождей. Как тебе это нравится? 
- Вполне. 
Берт и Мэнни с улыбкой переглянулись: до чего хорошо они ее изучили. 
- Марта, - сказал Берт, - ты единственная девушка в мире, которая лишена недостатков. 
Потом они вышли, чтобы дать ей одеться. 
Они познакомились с Мартой Холм во Флоренции. Они бродили по одним и тем же музеям и церквям и поэтому постоянно сталкивались друг с другом; она была одна и явно американка, и, как сказал Берт, красивее оттуда не привозят, и они в конце концов разговорились. Может быть, все дело в том, что-впервые они столкнулись с ней в галерее Уффици, в зале Боттичелли, и Мэнни в первую минуту показалось, что, если бы не короткие, темные, неровно подстриженные волосы, она была бы вылитая Примавера [весна (ит.) картина Боттичелли], высокая, тонкая и по-детски угловатая, с продолговатым узким носом и глубокими, задумчиво-грустными, таящими опасность глазами. Мэнни почувствовал, что зашел в своих фантазиях слишком далеко, и смутился: какая она Примавера - нормальная американка в брюках, двадцать один год от роду, из них год у Смита, а все-таки... Он никогда не говорил об этом Марте, а уж Берту - тем более.