Ловушка для простака

– Тем, кто невиновен, труднее всего защищаться, мэтр! – заметил мэтр Ремпье.
– Надеюсь, дорогой коллега, вам удастся убедить в этом господ присяжных!
– Не беспокойтесь, я сделаю все, от меня зависящее!
Наступило время сделать перерыв, и судья в последний раз обратился к обвиняемому:
– Сенталло, если вы признаете свою вину, то, я думаю, господа присяжные учтут ваше прошлое и проявят снисхождение, особенно, если вы скажете, куда девали деньги. Так что подумайте!
– Я не виновен, ваша честь, и понятия не имею, где деньги. Знаю одно: я их в глаза не видел.
– Как хотите. Прения закончены. Перерыв продлится до пятнадцати часов ровно, и тогда мы выслушаем обвинительную речь господина помощника прокурора.
В Люцерне очень много говорили о постоянных стычках обвинения и защиты на процессе Сенталло, и они волновали обывателей даже больше, нежели судьба парня, обвиняемого в похищении крупной суммы, по сути дела, целого состояния. Похоже, зевак, уже с часу дня толпившихся у дверей Дворца правосудия, больше всего занимала предстоящая словесная дуэль. Макс Мартин демонстрировал несколько старомодное красноречие, все еще трогавшее тех, кому перевалило за сорок. В то же время благодаря намеренной несдержанности Арнольда Оскара прошел слух, что сын старика Ремпье, представитель нового поколения, не поддается ораторскому искусству собрата и не желает уступать без борьбы. Впрочем, знатоки уверяли, что суховатая точность и методичность мэтра Хюга окажут неоценимую помощь обвинению и сделают схватку слишком неравной. Судья не мог сдержать радостного трепета, когда, войдя в зал, где мгновенно наступила почти столь же благоговейная тишина, как в кафедральном соборе, узрел среди присутствующих самых видных граждан Люцерна. Значит, весь цвет города явился присутствовать на спектакле, главным режиссером которого себя чувствовал он, Арнольд Оскар!
Макс Мартин не посрамил своей репутации. Блестящая образность, смелые метафоры, романтический пыл и при этом – теплый, волнующий голос, над которым, как знал весь город, долго трудились лучшие преподаватели драматического искусства. С поистине патетическим негодованием Мартин говорил о неблагодарности Сенталло по отношению к господину Шмиттеру, а клеймя тех, кто хочет обогатиться, не прилагая к тому ни труда, ни терпения, он не жалел яду и желчи. Зато о Дженни Йост адвокат рассуждал с глубокой иронией, не забыв к месту упомянуть о призраке Белой Дамы. Главный обвинитель описывал Людовика Сенталло как человека очень умного и достаточно ловкого, чтобы подготовить превосходную мизансцену. С точки зрения Мартина бредовые объяснения подсудимого – лишь хитрый тактический ход, придуманный только для того, чтобы совершенно запутать и сбить с толку присяжных. Но он, Макс Мартин, умоляет последних не попадаться в расставленные сети. В конце концов, какая разница, существует Дженни Йост или нет? Главное, на что следует обратить внимание суду, – это кусочек ваты с хлороформом, найденный в чемодане Сенталло, ибо эта улика лучше, нежели что-либо иное, указывает на автора преступления. Заканчивая свою речь, Макс Мартин потребовал для Сенталло пожизненного заключения.
Сменивший эмоционального помощника прокурора общественный обвинитель сначала произвел довольно неприятное впечатление – уж слишком сухо он говорил. Однако постепенно чисто деловой подход к процессу мэтра Хюга покорил аудиторию, сумевшую в конечном счете оценить его более суровое и простое красноречие. Отбросив досужие рассуждения, адвокат проследил всю историю шаг за шагом. Он тоже не верил выдумкам и не придавал особого значения неуловимой Дженни Йост. Хюга интересовало лишь одно: исчезновение крупной суммы денег, нанесшее весьма чувствительный удар заведению, само существование которого является важной частью истории экономического развития Люцерна. Адвокат высказал твердую уверенность, что Сенталло решил заплатить несколькими годами тюрьмы за богатство в дальнейшем и, взвесив все за и против, счел недолгую отсидку не слишком дорогой платой за будущее благоденствие на приобретенные неправедным путем деньги. В заключении мэтр Хюг просил господ присяжных нарушить столь чудовищные расчеты и проявить должную суровость, дабы навсегда отбить охоту у тех, кому вздумалось бы, последовав примеру Сенталло, создавать в их городе климат, до сих пор свойственный в основном разве что Чикаго.
К тому времени, когда, наконец, поднялся мэтр Ремпье, шансы Людовика Сенталло котировались уже очень невысоко. У молодого адвоката хватило сообразительности не пытаться вступать в соревнование с Максом Мартином на его территории. Не обладая ни темпераментом, ни опытом последнего, он лишь заранее обрек бы себя на провал. А потому мэтр Ремпье спокойно проанализировал все аргументы противной стороны. Кроме того, он обрисовал характер своего клиента, объяснил происхождение его комплексов и, особо остановившись на том, что сам же главный обвинитель назвал подсудимого человеком умным, мэтр Ремпье показал, насколько глупо выглядит все поведение Сенталло, если признать его виновным. Так, если бы Дженни Йост действительно не существовало, некоторые поступки Людовика выглядели бы совершенной нелепостью. Наконец, адвокат заявил о своей глубокой уверенности в том, что Сенталло не виновен, что он стал жертвой чудовищной махинации, и живейшим образом посоветовал полиции провести расследование в этом направлении и с куда большим рвением, чем до сих пор. Адвокат, впрочем, признал, что не понимает, откуда взялся в чемодане Сенталло пропитанный хлороформом тампон, но высказал твердое убеждение, что это лишь еще одна хитрость тех, кто задумал сделать Сенталло козлом отпущения. Мэтр Ремпье просил господ присяжных хорошенько подумать, прежде чем принять решение, не дать ввести себя в заблуждение мнимой очевидностью вины подсудимого и в конце концов потребовал полного оправдания и немедленного освобождения своего клиента.
По общему мнению, мэтр Ремпье держался прекрасно. Он проявил несомненный талант, который со временем наверняка окрепнет, но никому даже на миг не пришло в голову, что защитник сумел убедить присяжных. Когда адвокат вернулся на место, председательствующий спросил Людовика Сенталло, не хочет ли тот что-нибудь добавить в свою защиту.
– Я клянусь, что не виновен!
Арнольд Оскар встал и торжественно объявил, что суд и присяжные удаляются на совещание.
Вопреки всеобщим ожиданиям, обсуждение продолжалось гораздо дольше обычного. Но никто так и не узнал, какие муки испытал председательствующий, чувствуя, что его авторитет трещит и шатается по милости этого глупого упрямца третьего присяжного. Ему, видите ли, втемяшилось в голову не высказывать своего мнения, пока ему не докажут четко и ясно, существует ли Дженни Йост на самом деле. Положение начало портиться, едва Арнольд Оскар, подведя краткий итог дебатам и объяснив присяжным все возможные интерпретации событий и последствия их решений, вступил в дискуссию с третьим присяжным – неким Маагом. Этот колбасник, отличаясь, по-видимому, редкой сентиментальностью, настырно требовал дополнительных подробностей о Дженни Йост, в которую, похоже, чуть ли не влюбился сам. Сначала коллеги, было, посмеялись, но, убедившись, что Мааг твердо стоит на своем, стали в тупик. По его мнению, выходило, что Дженни Йост скрывается где-то в Люцерне и, в таком случае, Сенталло сказал чистую правду. Старшина присяжных почувствовал, что, если колбасника не остановить, он может заронить сомнение в сердца остальных и тогда все вынесут оправдательный приговор, чего Арнольд Оскар ему, старшине, никогда не простит. Меж тем он считал себя лично обязанным судье. Из-за Маага пришлось заново рассмотреть все материалы процесса, разобрать аргументы обвинения и доводы защиты, подчеркивая убедительность первых и слабость последних. Короче говоря, к восьми часам вечера дебаты все продолжались, зал кипел от нетерпения, а журналисты ломали головы, когда же им наконец удастся позвонить в свои редакции и сообщить о приговоре. Макса Мартина постепенно охватывала крайне неприятная тревога, зато надежды мэтра Ремпье возрастали с каждой минутой. Наконец в восемь сорок пять стражник торжественно возвестил о возвращении заседателей.