Ловушка для простака
– Нигде.
Наступила недолгая тишина. Полицейские наблюдали, как лицо их шефа постепенно приобретает пурпурный оттенок, а на висках вздуваются жилы. Судя по всему, комиссар огромным усилием воли сдерживал обуревавшее его бешенство.
– И ты считаешь нормальным, что эта девушка нигде не живет? – наконец слегка дрожащим от раздражения голосом спросил Стиллхард.
– Да.
– Почему?
– Потому что ее не существует.
Комиссар с размаху отвесил Сенталло пощечину. Казалось, в воздухе щелкнул хлыст. Людовик вскочил. Щека у него горела от боли. Стиллхард поспешно ретировался, а его подчиненные, бросившись на Людовика, с трудом удержали его и снова усадили на стул. В этот момент вошел Энрико Шмиттер…
В пять минут четвертого председательствующий приказал запереть двери зала заседаний. С удовлетворением убедившись, что все уже заняли места, Арнольд Оскар открыл заседание, пригласив первого свидетеля, Энрико Шмиттера. При этом он счел нужным пояснить присяжным.
– Господа, пока мы выслушаем показания господина Шмиттера не о том деле, по которому вам предстоит вынести приговор, а об избиении Ферди Херлеманна, ибо я считаю необходимым предоставить вам исчерпывающие сведения о прошлом обвиняемого, которые, как я надеюсь, помогут вам составить более определенное мнение к тому моменту, когда вам придется решать, виновен ли Людовик Сенталло в ограблении.
Мэтр Ремпье снова вскочил.
– Господин председательствующий, от имени защиты я протестую против такой постановки вопроса, – возмущенно бросил он. – После той истории на моего клиента не подавали никаких жалоб, и напоминание о ней может лишь настроить присяжных против обвиняемого.
Даром, что молодой адвокат – единственный сын Карло Ремпье, Арнольд Оскар не мог допустить, чтобы с ним разговаривали подобным тоном.
– Я считаю своим долгом дать полное представление о ментальности вашего клиента, мэтр. А кроме того, никто не вправе учить меня, каким образом вести процесс, особенно же – молодой человек, еще не родившийся на свет, когда я уже заседал в этом зале! Секретарь, попросите господина Шмиттера занять свидетельское место.
Энрико Шмиттер, мужчина лет пятидесяти, и обликом, и манерами напоминал квакера. Коротко остриженные седые волосы, энергичное лицо, чью суровость смягчал лишь удивительно ласковый взгляд по-детски наивных голубых глаз. По рядам прокатился доброжелательный шепот. Энрико Шмиттер и его жена были из тех, кем гордились все жители Люцерна. Управляющий персоналом банка Линденманн присягнул чуть дрогнувшим голосом. Чувствовалось, что он очень взволнован. Арнольд Оскар, хорошо улавливавший настроения аудитории, поспешил на помощь свидетелю:
– Господин Шмиттер, суду известно, какие тягостные минуты вы сейчас переживаете, и мы считаем своим долгом уверить вас в своем глубоком сочувствии. Весь город восхищается поистине апостольским служением, которое вы ведете уже многие годы. И нам так же мучительно видеть, что порой ваши усилия получают столь недостойное вознаграждение. Знайте, однако, что неблагодарность некоторых ни в коей мере не умаляет всеобщего уважения к вам.
Шмиттер молча поклонился, а помощник прокурора почел за благо присоединиться к мнению председательствующего. А Оскар тем временем продолжал:
– Сегодня утром я рассказал господам присяжным, при каких обстоятельствах вы заинтересовались судьбой Людовика Сенталло и как в течение некоторого времени могли лишь радоваться, что в очередной раз спасли достойного человека. Потом мы перешли к обсуждению эпизода, приведшего к столкновению обвиняемого с его коллегой Херлеманном, эпизода, не повлекшего за собой никакой жалобы (о чем мне только что напомнили, вероятно, опасаясь, как бы я не забыл). В результате вы по-прежнему сохранили доверие к Сенталло и оставили его на службе.
Энрико Шмиттер прокашлялся – у него был очень слабый голос. И все стали слушать, затаив дыхание.
– У нас с женой нет детей, господин председательствующий, и не стану скрывать, что мы глубоко привязались к Людовику. Он, по-видимому, платил нам взаимностью. Я радовался, что избавил от нищеты и деградации молодого человека, который сразу же проявил недюжинные умственные способности и такое рвение в работе, что в прошлом году получил место младшего бухгалтера. К несчастью, в ранней юности с Людовиком произошел случай, наложивший тяжелый отпечаток на все его существование, вызвав панический страх перед женщинами. Из-за болезненной робости Сенталло обрек себя на холостую жизнь, хотя, по его собственным признаниям, мечтал о семейном очаге. Парень так страдал, что мы с госпожой Шмиттер решили познакомить его с хорошей девушкой, которая помогла бы ему создать семью. Именно поэтому, господин председательствующий, скандальная шутка Ферди Херлеманна была непростительной жестокостью. Проведя краткое расследование среди своих служащих, я выяснил, что над Людовиком постоянно насмехались из-за его страха перед женщинами. Поэтому я счел своим долгом пойти в комиссариат и снова помочь Сенталло. И тут, с вашего позволения, мне бы хотелось поблагодарить комиссара Феликса Стиллхарда – выказав человечность и понимание, он согласился отпустить Людовика. Я компенсировал Херлеманну ущерб, оплатил его лечение и предоставил месячный отпуск, но потом посоветовал найти другую работу, полагая, что банк Линденманн не нуждается в услугах такого рода людей. Я также счел необходимым во избежание лишних осложнений перевести Сенталло в наш филиал во Фрибурге, где, должен заметить, он тоже проявил себя наилучшим образом. И через два месяца я вернул Людовика на прежнее место.
– Господин Шмиттер, суд благодарит вас за весьма трогательные показания. Мы снова вызовем вас, когда понадобится уточнить факты, непосредственно предшествовавшие преступлению, в котором обвиняется Сенталло. А потому я попрошу вас не покидать зал.
– Я в вашем полном распоряжении, господин председательствующий.
Помощник прокурора Макс Мартин патетически воззвал к Людовику:
– Сенталло, вы слышали показания своего благодетеля, вы угадали его потрясение и скорбь, а потому, во имя всего прекрасного и доброго, что существует на нашей земле, прошу вас признать свою вину и попросить прощения!
Людовик встал, и все присутствующие в зале напряженно замерли.
– До самого последнего часа я не забуду того, что для меня сделал господин Шмиттер, и благодарю его от всего сердца. Но я никак не могу доказать ему свою признательность, взяв на себя преступление, которого не совершал. Господин Шмиттер, клянусь вам, я невиновен!
– Я тебе верю, Людовик.
– Спасибо, господин Шмиттер.
Мэтр Ремпье, в свою очередь, встал.
– Я тоже благодарю вас, господин Шмиттер, ибо вы лучше, нежели кто-либо иной, знаете Сенталло, и раз уж вы не верите в его виновность, то кто может в нее поверить?
В ярости от ошибки, допущенной им из любви к театральным эффектам, Макс Мартин перешел в контрнаступление:
– Спокойнее, дорогой коллега, спокойнее. Не стоит смешивать чувства и факты. Привязанность нередко вводит нас в заблуждение. И мы докажем, что так оно и было на сей раз!
– Посмотрим!
Председательствующий ударил по столу молоточком, требуя тишины.
– Я попрошу защиту, как и обвинение, не ввязываться в личные ссоры. Мы с господами присяжными сами решим, насколько важны те или иные свидетельства и факты. И никому не дозволено влиять на их решение. Сенталло!
Людовик встал.
– Сенталло, расскажите господам присяжным, что с вами якобы произошло незадолго до ограбления, за которое вам предстоит здесь ответить.
– Ну, пришло время сказок! – проворчал Макс Мартин достаточно громко, чтобы его все услышали.
– Господин помощник прокурора!
– Прошу вас принять мои извинения, господин председательствующий.
Под напускным смирением Мартина чувствовалось, как он рад, что соответствующим образом настроил присяжных. Мэтра Ремпье этот маневр не обманул.
– От имени защиты я протестую против подобных замечаний! – с возмущением воскликнул он. – И…