Белая ворона. Повесть моей матери

Хочу прижаться к твоему плечу.
Люблю? – Не знаю, нет других примет". *(Все стихи в "Белой Вороне" сочинены не мной).*
А потом случилось самое главное – взгляд. Прабабушка вспоминала до 100 лет кулёк с конфетами, вернее, то чувство, которое возникло от признания в любви, высказанного таким способом. Для меня же главное в моей первой любви был этот взгляд. Фотография этого взгляда навсегда запечатлена в моей фотографической памяти. Димки нет в живых уже много лет, а взгляд остался навсегда. Он стоял в нескольких метрах от меня и смотрел так, как никто ещё никогда не смотрел. Его чёрные глаза светились удивительным голубым светом, из них шли осязаемые лучи, которые обнимали меня со всех сторон, и их тепло проникало в каждую клеточку моего тела, и каждая клеточка отзывалась и пела гимн жизни. Я видела, что я нравлюсь, что меня любят такой, какая я есть. И невидимые нити ответной любви крепко соединяли меня с моим Димкой. Никому это не было видно, но во мне произошёл взрыв, я стала другой.
Я помню этот солнечный счастливый день весны. Я иду 10 километров от Заволжска до Заречного домой на выходной день. Я иду, как всегда, но мир вокруг преобразился. Мне казалось, что вся природа радуется со мной, радуются искрящиеся ручейки на дороге, ожили вековые ели, переполняемые радостью, и небо совсем другое – счастливое.
"О, первый ландыш! Из под снега ты просишь солнечных лучей;
Какая девственная нега в душистой чистоте твоей!
Как первый луч весенний ярок! Какие в нём нисходят сны!
Как ты пленителен, подарок воспламеняющей весны!…"
Все мальчишки в классе искренне радовались нашей дружбе, некоторые дружелюбно подшучивали. Мишка, тоже с "Камчатки", но с другого ряда писал стишки такого типа:
"Ты, Димид, не больно балуй, не то получится беда.
К тебе на шею сядет малый. Но поздно будет уж тогда".
Что думали девчонки – не знаю. Они давно ходили на танцы, у некоторых были парни старше их, и они встречались после танцев по тёмным углам. По большому секрету говорили "на ушко" о том, что одна из девочек гуляет по-плохому, и об этом все знали и осуждали её.
Мама и тётя, узнав, что я люблю Димку, возмутились: как это я могла влюбиться, не кончив школу – это же помешает учёбе. Кроме этого тревога: как бы чего не вышло. Много лет назад был единственный случай, когда десятиклассница родила ребёнка, и, чтобы скрыть это, зарыла его. На меня и Димку обрушилась гора грязи, свои подозрения они выражали в грязных выражениях: хуже Димки и людей на свете не было, он представлял угрозу для меня. Как будто они не знали, что если сучка не захочет, то кобель не вскочит. Но, возможно, мать считала меня такой сучкой, которая всегда хочет. Ведь мой отец был кобелём, изменял маме, а я была вся в него. Они рассуждали логично.
Но мама совсем не знала меня. Я воевала. Однажды меня привязали к стулу, чтобы я не убежала на свидание, а квартирная хозяйка по их указанию, когда мы с Димкой долго стояли на крыльце и никак не могли расстаться, прихлопнула мне палец в дверях, затаскивая меня в дом. Палец до сих пор урод. В дальнейшем мама уверяла меня, что Димка меня не любил совсем – иначе он не поехал бы учиться в Ленинград, а стал бы учиться в Иванове. Я возражала, что и я не поехала с ним в Ленинград, хотя любила его. Расстояния не мешают любви, и я ничего не потеряла, так как моя любовь-чувство оставалось при мне.
В нашей любви было всё: и ликование весны, и зимняя стужа разлуки. Секса не было. После школы он – в Ленинград, я – в Иваново. Наши письма затерялись где-то в пути, и я мысленно писала ему словами и музыкой песни:
"Ты глядел на меня, ты искал меня всюду, я, бывало, бегу, ото всех твои взгляды храня.
А теперь тебя нет, тебя нет почему-то, я хочу, чтоб ты был, чтоб всё также глядел на меня.
А за окном то дождь, то снег, и спать пора, но никак не уснуть.
Всё тот же дождь, всё тот же снег, но лишь тебя не хватает чуть-чуть". 
А из приёмника звучал мне ответ от Димки:
"Ты не грусти, может быть, ещё встретимся, я от тебя не уйду никуда, сколько в пути не пробуду я месяцев, но возвращусь хоть на вечер сюда.
И опять во дворе нам пластинка поёт, и проститься с тобой нам никак не даёт".
Он не возвратился.
"Напрасно ждать и безуспешно, он не пришёл и не придёт.
Я ждать устала, только сердце ещё упорно что-то ждёт". 
Встретился его друг детства и сказал, что Димка очень обижен на меня, потому что я не отвечаю на его письма. Я взяла его ленинградский адрес, написала подробно, но ответа не было.
"Я одна, но я не испугалась, я одна, но я себя найду.
Ты не думай, что, с тобой расставшись, я к тебе как нищая приду.
Ты не думай, о тебе не плачу, и подушке слёз я не дарю,
Это просто расшатались нервы. А дурачу я себя тоской только потому, что ты ведь первый, и я вся наполнена тобой.
Буду я любить или не буду, только клином не сошёлся свет,
Всё равно когда-нибудь забуду, думаешь, на свете лучше нет.
И когда-то рано или поздно, в памяти тяжёлой на подъём,
Мне напомнят зимние морозы о существовании твоём.
И тогда, вернувшись в те места, где прошли минувшие года,
Я скажу, что свет сошёлся клином на тебе одном и навсегда".
Так думала я тогда. Через много лет мы с Димкой встретились довольно холодно. Он спросил меня:
– А хочешь знать, почему мы расстались?
– Не хочу, – сказала я. Мне было совсем не интересно. Всё, что было, была лишь одна из книг, прочитанных мною, где я была главным героем. Но книга была закончена, прочитана и помещена в мою библиотеку. Уже ничего нельзя было не прибавить и не убавить.
А как же вечная как Бог любовь? Противоречия здесь нет. Независимо от разных обстоятельств жизни, любовь остаётся вечной. Не Димка – олицетворение вечной любви, а чувство, которое, как и всё живое, рождается, умирает и вновь возрождается подобно тому, как приходит и уходит весна, а через год вновь приходит, но уже другая весна. Но разве оттого, что она другая, она может быть менее прекрасной и перестаёт быть весной? Весна любви приходила ко мне пять раз, вначале через два-три года, затем через 12 и 20 лет. Димка был лишь первый предмет, который попался ей под руку. Сидели за одной партой: вот и подрались, а потом и влюбились. А если спросить меня, которого из этих мужчин я любила сильнее, то скажу: "Всех в равной степени, потому что всех любила на полную мощность своих сил, которые не убывали со временем; всех их, как в первый и в последний раз".
Сейчас у меня две версии, почему мы расстались.
Родители (мама и тётя) всегда контролировали, с кем мне дружить и за моей спиной делали свои тёмные дела. Когда однажды с институтской подружкой мы решили вместе отдохнуть на юге, они не захотели отпускать меня с ней. Со мной разговаривать было бесполезно, так как с 14-лет, когда я стала жить от них отдельно, я почувствовала вкус свободы и перестала быть послушной хорошей примерной девочкой. Тогда они уговорили девушку написать мне письмо, что она передумала ехать на юг. Второй случай их подлых махинаций случился после первого курса института летом. Чтобы заполнить пустоту после расставания с Димкой, я проводила время с молодым человеком, который был старше меня на восемь лет. Он бывший моряк, мастер спорта, только что окончил энерготехникум. Он относился ко мне как к балованному ребёнку, напоминая Воваку, жениха из детства, ценил во мне девичью чистоту и не собирался посягать на неё, хотя мы вовсю целовались, и даже с удовольствием. Он не слюнявил, как Димка, а я таяла как снегурочка в объятиях сильного мужчины. Внутри меня возникали неведомые ощущения, как волны на море. Мне было хорошо, как у Христа за пазухой. Ещё бы немного, и я бы влюбилась в него, и моя жизнь потекла бы по другому сценарию, возможно, более благополучному, как и у других людей.
Сашка уехал работать в Киров, писал мне шуточные письма, дарил подарки. Но никаких серьёзных разговоров у нас не было, и любви у меня к нему не было. Мне просто льстило, что у меня был такой взрослый кавалер. Однажды, приехав в отпуск, он пришёл на танцы пьяненький и там похвастался, что скоро женится на мне. Родственники сообщили матери, и вскоре я получила от маминой двоюродной сестры Руфины письмо, в котором она сообщала мне, что Сашка много лет сидел в тюрьме, что он пьяница, развратник и хулиган. Это письмо я отослала к Сашке. Он тут же приехал в Кинешму и с письмом явился на работу к Руфине, обличил лгунью, был скандал. Когда на улице я встретилась с Руфиной, и она созналась, что писала письмо под диктовку Марии Васильевны и моей мамы, а Саша – очень хороший человек. Руфа просила меня не верить написанному в письме. Вскоре после скандала у неё развилось онкологическое заболевание, она умерла после операции на шестой день в страшных муках в возрасте 32 лет. Но камень был брошен, и моя симпатия к Сашке исчезла навсегда.