Сентиментальные агенты в Империи Волиен

Но нечаянно он слишком явно проявил свое презрение к планете, и Колдеру это не понравилось.
— Что же именно можно здесь выращивать? — прямо спросил он меня.
— Если вы меня послушаете, вы и ваши люди, я объясню. Подобные природные условия существуют не только на вашей планете.
— А почему вы считаете, что Волиен нам разрешит? Мы их устраиваем такими, какие мы есть; они заинтересованы в наших минералах и больше ни в чем.
— Но, — возразил я, — у вас есть генерал-губернатор, и он, по-моему, к вам прислушается.
И тут Кролгул заорал:
— Грайс Ненасытная Утроба, Генерал-губернатор Жадюга, Гора Сала…
И тут неожиданно Инсент тоже вскочил на ноги, снова ожил и проявил себя как активная марионетка Кролгула.
— Долой Грайса! — орал он. — Избавимся от Грайса, и…
Я жестко взглянул на Колдера: это из-за него поднялся такой гам.
— Повторяю для вас, Колдер: я могу вам помочь. Запомните мои слова.
Колдер старался не встречаться со мной взглядом: верный знак, что для этих людей я уже перестал существовать. И действительно, на несколько минут меня охватило чувство, будто я превратился в невидимку, потому что все рабочие, сидящие на одной скамейке, не спускали своих жестких серых враждебных глаз со страстных черных глаз Инсента, который, кстати, тоже избегал моего взгляда. А Кролгул опустил голову, как бы в задумчивости уставившись в пол, хотя на самом деле вовсю гипнотизировал Инсента из-под тяжелых век. Парень явно снова подпал под его влияние.
— Совершенно очевидно, — говорил, скорее даже декламировал Инсент тихим голосом, постепенно обретавшим силу, — что наступил поворотный момент нашего динамичного развития! Какие перспективы раскрываются перед нами, когда мы одной ногой еще стоим в позорном и гнетущем прошлом, а другой — уже в будущем, в котором наш образ жизни станет более активным и появится перспектива, и тогда, приложив все усилия и использовав все возможности, мы, несомненно, построим свое счастье на том месте, где сейчас нет ничего, кроме угнетающей нищеты…
Из группы Колдера послышались сердитые возгласы, и Колдер крикнул:
— Давай, парень, ближе к делу: какие у тебя конкретные предложения?
Инсент, прерванный на полуслове, неопределенно улыбался, в сильном возбуждении от собственной риторики. Руки у него подрагивали, и губы тоже.
Кролгул тихонько подсказал:
— Конкретное предложение! Вы говорите о действии, о поступке! Я вам скажу, какой поступок ждет, чтобы вы…
— …наполнили его исторической неизбежностью… — подхватил Инсент почти нерешительно, потому что его запал был прерван на взлете, и он не мог его восстановить.
— Да, — голос Кролгула стал громче, — этот поступок даст понять вашим тиранам, которые…
— …жиреют на ваших мучениях! — воскликнул Инсент. А дальше голос Кролгула:
— Грайс Ненасытная Утроба, любимчик Волиена, символ Волиена, он ведь тут у вас представляет собой Волиен; хватайте его и…
— Хватайте Грайса! — заорал Инсент, подпрыгивая. — Тащите его к… к…
— На суд истории, — подсказал Кролгул. И почти незаметным жестом заставил Инсента умолкнуть, так что тот теперь стоял с разинутым ртом и с полузакрытыми глазами; — ну прямо сомнамбула или человек, впавший в транс. Вдруг из толпы рабочих раздался крик:
— Да, это в самую точку, надо притянуть Грайса к суду, давайте его…
— Долой его! — снова включился Инсент. — Мы вытащим его из роскошного дворца, мы заставим его стоять тут, в зале суда, среди нас всех…
— Среди народа, — снова подсказал Кролгул, — и Инсент погиб. Он стоял среди нас, подняв руки над головой, и, казалось, пульсировал и светился жизнью, которую в него вдохнул Кролгул. Теперь Инсент бесконтрольно принадлежал ему, и каждый из тех, кто присутствовал в этом зале суда, потянулся к нему с какой-то тоской, охваченный сильным желанием. Должен признаться, Джохор, что и меня вдруг охватило это же чувство. Какими же мелкими, жалкими, скудными показались мне вдруг все наши усилия, особенно наш стиль речи, такой холодный, сдержанный, элитный. Я представлял, каким кажусь шахтерам в эту минуту: спокойно сижу тут, посторонний для них, чуждый их жизни, их борьбе, равнодушный и бесстрастный.
Но я знал, что меня будут слушать, именно из-за моей сдержанности, и еще потому, что все, что бы я ни сказал, должно показаться им несправедливым, даже грубым; и я заметил, не повышая голоса, не изображая готовности к самопожертвованию и потерям:
— Ну, выгоните вы Грайса из его резиденции, ну, даже убьете его, что изменится? С Волиена вам тут же пришлют нового губернатора, и как бы новый не оказался похуже.
Раздался недовольный ропот. Шахтеры не сводили глаз с экзальтированного Инсента, как будто у них отнимали последнюю надежду. Но Колдер все же кинул на меня только один взгляд, и такой неприязненный, что я по своей слабости воспринял его болезненно.
— Интересно, как вы это себе представляете, — спросил я, — как вы будете вытаскивать губернатора из дворца?
Мне ответил Кролгул:
— Выйдем на улицы, организуем митинги, призовем народ: «Все пойдем с нами…». Вот и все, больше нам ничего не надо делать.
— Боюсь, что это не все, — заметил я тем же ровным голосом. Сам же я чуть-чуть повернул голову и понял, что Грайса может увидеть любой, стоит только поднять глаза к окошечку. Он высунулся из окошка и смотрел вниз, на нас, хмуро и взволнованно. Особенно на Инсента, благородного юношу, который тихонько распевал про себя: «Свобода или смерть, смерть или свобода».
Я засмеялся. Конечно, не без расчета, но ведь тщательно рассчитанными были также все лозунги и призывы Кролгула.
Я постарался, чтобы Колдер меня расслышал среди ворчания и негодующих возгласов — он единственный из всех шахтеров еще достаточно владел собой и мог воспринять мои слова:
— Сказать вам, когда я в последний раз слышал этот крик, про свободу или смерть? Колдер, хотите узнать?
Но его холодные серые глаза еще не желали встречаться с моими, он старательно избегал моего взгляда, и я сказал:
— Колдер, я имею право голоса?
Наконец он взглянул на меня, все с той же неприязнью, и кивнул:
— Давай, вещай.
И пока Инсент распевал свое «Свобода или смерть», я рассказал им:
— Это было на другой планете. Народ некоей страны обеднел, в их экономике царил хаос. Они хотели избавиться от многих паразитов, живших за их счет, одним из этих паразитов был так называемый институт церкви, у вас о таком и не слыхивали. Пока они спорили, совещались и конспирировались, причем с большим риском, некоторые профессиональные революционеры взяли дело в свои руки, пользуясь именно этим лозунгом: «Свобода или смерть! Мы возродимся только через кровь…»
— Возродимся только через кровь… — распевал Инсент, и казалось, что сами эти слова придавали ему силу. Его, казалось, буквально несет сила этих слов, которыми он пользовался, — или которые пользовались им?
— Короля и королеву, которые, по сути, действовали из лучших побуждений и были вполне ответственными людьми, превратили в козлов отпущения, и революционеры обратили против них народный гнев и возмущение. Ложью и клеветой удалось создать им картинку чудовищных личных злоупотреблений в угоду своим слабостям, и эти злоупотребления выглядели ну просто огромными, на много веков хватит. Революционеры убили короля и королеву, а уж заодно и их свиту, а потом, когда чернь все больше воспламенялась потоком слов, слов, слов, вот тут убийства пошли огульно, и вскоре революционеры уже начали убивать друг друга. Оргия убийств затянулась, и в итоге власть захватили дегенераты и преступники, которые всегда процветают в такие времена, и они уже творили все, что хотели. В угаре убийств, и мести, и всепоглощающего потока слов, бесконечных слов, в которых утонули все, как-то были забыты смысл и цели революции, а ее целью была — перемена экономического положения, желание сделать страну сильной и богатой. Потому что в каждом из нас заложено не всегда сдерживаемое животное начало, тот зверь, который на этой планете совсем недавно питался сырым мясом и пил сырую кровь и которому надо было убивать ради своего выживания. Все силы этой нищей страны ушли на убийства ради самого убийства, на получение удовольствия от словоговорения…